Тема сексуального насилия в Молдове до сих пор относится к разряду табуированных. Если в обществе и говорят о насилии, то обычно ограничиваются лишь насилием в семье. Почему так происходит и каков масштаб сексуального насилия в Молдове?

Судя по данным правоохранительных органов, число случаев сексуального насилия в Молдове примерно одно и то же из года в год. Но это только зарегистрированные случаи. На деле же их намного больше. Жертвы очень часто не обращаются в полицию, потому что боятся быть, как минимум, высмеянными, особенно если живут в селах. Большинство жертв не доверяют правоохранительным органам, к тому же им стыдно говорить о случившемся полицейским-мужчинам. Многие из них знают, что расследования по таким делам длятся очень долго, а часто и вовсе закрываются.

Мало женщин обращаются даже к нам, в «Женский правовой центр», хотя мы бесплатно оказываем комплексную поддержку. Думаю, из-за недостаточной информированности. Я общалась со многими жертвами насилия и большая часть из тех, кто к нам обратился, узнали о нас благодаря интернету или от сотрудников полиции. В селах, где нет интернета, отсутствие информации о помощи жертвам — большая проблема. Я также пришла к выводу, что жертвы больше доверяют адвокатам из НПО, чем государственным адвокатам.

В СМИ тоже почти не говорят на эту тему. Есть еще пережитки прошлого, когда вообще не говорили о том, что касается сексуальной жизни. Но если мы не говорим об этом, то это не значит, что проблемы сексуального насилия не существует. При этом все, что связано с семьей, для общества свято. А у нас много зарегистрированных случаев сексуального насилия в отношении детей и пожилых женщин со стороны членов семьи.

Насколько разнятся официальные данные о случаях насилия и их реальное число?

По данным Генинспектората полиции, в 2015 году было зарегистрировано 297 изнасилований и 311 других преступлений сексуального характера, в 2016 году — 333 и 285 соответственно. С 2010 по 2016 год в среднем регистрировалось 350 изнасилований в год. Реальное их число в разы больше. К сожалению, есть и случаи, когда женщины, особенно в сельской местности, обращаются в полицию, а полиция не воспринимает их жалобы всерьез или убеждает забрать заявление. Убеждают родственники жертвы, полицейские. Такие дела даже не доходят до комиссариата, и мы не знаем об их количестве.

В Кишиневе дела обстоят намного лучше. У жертв больше доступа к информации, полицейские к ним лучше относятся. В Кишиневе жертва обращается напрямую в комиссариат, а в селе она должна сначала обратиться к участковому, который направляет ее в районный центр для сбора биологических доказательств. Все это занимает время, которое в делах о сексуальном насилии очень важно. Биологические доказательства нужно собирать немедленно.

Вы сказали, что зачастую уголовные дела о сексуальном насилии закрываются. Почему?

Во-первых, к жертвам сексуального насилия всегда относятся с подозрением, в том числе правоохранительные органы. Считается, что женщины часто подают жалобы на изнасилование, чтобы отомстить мужчине или получить материальную выгоду. При этом 109 ст. УК предусматривает возможность взаимного примирения сторон в делах о сексуальном насилии. Многие думают: «Ага, изнасилования не было, она просто хочет получить деньги, заключив договор о взаимном примирении сторон».

Из-за этого многие жертвы не хотят подавать гражданский иск против насильника, чтобы другие не подумали, что это лишь из-за денег. Другая причина, по которой такие дела закрываются, — отсутствие доказательств. В делах о сексуальном насилии доказательствами служат данные судмедэкспертизы и показания жертвы.

У нас показания жертвы подвергаются сомнению. Жертве, по сути, нужно доказать в суде, что она не лжет. Есть много случаев, когда жертв сексуального насилия отправляют на детектор лжи, чтобы проверить, говорит ли она правду. Причина — те же общественные стереотипы.

Иначе обстоят дела, когда жертва несовершеннолетняя. В этих случаях правоохранительные органы реагируют намного быстрее, следствие движется оперативно. Может, еще потому, что в случае насилия над несовершеннолетними нельзя заключить договор о взаимном примирении сторон.

Вы говорили о сборе биологических доказательств. Многие адвокаты, с которыми я говорила, утверждают, что в Молдове устаревшее оборудование для анализа таких проб.

Да, это так. В Молдове до сих пор невозможно сделать тест на ДНК. В то же время только этот анализ может доказать факт изнасилования. Те биологические доказательства, которые предоставляют медэксперты, можно по-разному интерпретировать. А если доказательство можно интерпретировать, то суд не может на него ссылаться, вынося решение. Из-за этого многие насильники остаются безнаказанными.

К тому же многие жертвы поздно обращаются в правоохранительные органы, потому что проходят через сложный психоэмоциональный период или постравматический синдром. На время прохождения медосмотра на жертве уже может и не быть следов насилия.

В своем исследовании вы говорите, что единственный виновный в насилии — агрессор. И внешний вид жертвы, ее поведение не имеют значения. Агрессоры — кто они?

Тот факт, как женщина одевается, не может быть аргументом для насилия. Агрессорами в отношении несовершеннолетних жертв чаще всего выступают их родственники или знакомые. В случае взрослых жертв агрессор тоже чаще всего из числа знакомых.

Какой мотив у агрессоров?

Изнасилование — это не про секс, это про демонстрацию контроля и силы. Зачастую агрессоры отрицают свою вину и настаивают, что это был секс по обоюдному согласию, «потому что мы вместе пошли на дискотеку или день рождения». Я объясняю в таких случаях, что человек давал согласие на то, чтобы пойти на дискотеку или день рождения, но не давал согласия на секс. Бывают случаи, когда женщина дает согласие на вагинальный секс, но в процессе партнер принуждает ее к сексу в извращенной форме. Это тоже может послужить поводом для обращения в полицию и возбуждения уголовного дела.

Кроме аргументов о том, что секс был по обоюдному согласию, агрессоры также стараются очернить жертву и приносят различные фото или видеоматериалы. Говорят, например, что она провокационно одевалась. Много раз суд приобщал к делу характеристику мэрии на жертву изнасилования. Какое отношения имеет то, как я себя веду в селе, к тому, что меня изнасиловали?

Согласно исследованию Агентства ООН о развитию (UNDP), 19% молдавских женщин подвергались сексуальному насилию со стороны партнера.

Изнасилование со стороны партнера у нас и вовсе замалчивается. В Молдове фактически не регистрируются такие случаи, потому что секс считается супружеской обязанностью независимо от того, есть ли согласие на секс. Если согласия нет — это изнасилование. Есть случаи, когда женщины обращаются в полицию на сексуальное насилие со стороны партнера, но полицейские их высмеивают или говорят: «Это же твой мужчина, это твоя обязанность».

Есть и другая проблема. Многие женщины думают о том, куда им податься из дома, если они заявят о насилии в полицию. В случае с сексуальным насилием подозреваемого не могут сразу арестовать. И женщине, заявившей на партнера в полицию, нужно вернуться обратно домой, где она может быть подвержена еще более серьезному насилию. Нужно разрабатывать больше социальных услуг для жертв. Может, сделать телефонную линию, создать механизмы, благодаря которым жертва сексуального насилия направляется в центр временного проживания на случай угрозы со стороны агрессора.

Представляет ли государство психологическую помощь жертвам сексуального насилия?

Нет, и это несмотря на то, что есть закон «О реабилитации жертв преступлений», который предусматривает предоставление гарантированной психологической помощи жертве с момента подачи заявления в полицию. Этот закон вступил в силу 9 марта 2017 года, однако за год так и не появился механизм, который должен привести его в действие. Фактически у жертв сексуального насилия в Молдове нет доступа к психологической помощи, это возможно, только если они обратятся в профильные неправительственные организации. Да и профильные организации есть только в крупных городах.

Психологическую помощь надо предоставлять системно: сразу после подачи заявлений, во время сбора биологических доказательств, судебного процесса и даже после. После получения жалобы жертву сразу отправляют на обследование. Человек часто отказывается проходить медицинское обследования из-за нежелания повторно проходить через насмешки и непонимание.

Исходя из вашего опыта, сложно ли адвокату сотрудничать с клиентами, пережившими сексуальное насилие? И важно ли, кто является адвокатом жертвы — мужчина или женщина?

Важно, чтобы жертвы насилия в принципе требовали предоставления адвоката. Многие не знают, что у них есть такое право. У них также есть возможность воспользоваться помощью НПО. К примеру, я работаю в организации «Женский правовой центр». Мы оказываем юридическую и психологическую помощь жертвам. Когда меня приглашают защищать интересы жертвы сексуального насилия, я сразу начинаю работать в паре с психологом.

Так намного легче работать, особенно в ситуациях когда у жертвы эмоциональный стресс и она закрывается. К тому же мы не перестаем работать с жертвой даже после того, как исчерпаны все легальные способы добиться правосудия. Психолог продолжает с ней работать до полной реабилитации.

И — да, вы правы, важно, чтобы адвокат был того же пола, что и жертва. Жертвы сексуального насилия зачастую после произошедшего ассоциируют мужчин с агрессором, из-за этого мужчине-адвокату может быть сложнее выстроить доверительные отношения с жертвой-женщиной. Адвокат может быть очень хорошим профессионалом, но если клиент закрыт и не хочет сотрудничать, то сложно чего-то добиться.

Почему система государственной юстиции работает в этих ситуациях иначе, чем адвокаты НПО? Нет денег или желания?

В этом году мы вместе с управлением ООН по правам человека (УВКПЧ) начали работать в этом направлении. Мы встречались с представителями отдела Генинспектората полиции по уголовному преследованию. Не могу сказать, что нет понимания или желания. Есть. Есть законы и процедуры, проводятся тренинги. Но в полиции большая текучка кадров, из-за этого процедуры применяются по-разному. И опять же, большинство сотрудников полиции и прокуратуры — мужчины. Хотя нередко и женщины-полицейские стереотипно воспринимают жертв сексуального насилия.

Можете привести примеры?

У меня был случай, когда женщина, офицер уголовного преследования, выехала по вызову изнасилованной девушки. Так вот, женщина-полицейский даже не вызвала «скорую» пострадавшей, не отправила ее на медицинское обследование и лишь сняла побои. А потом уехала, оставив жертву одну. Сотрудница полиции аргументировала свое поведение тем, что пострадавшая была в состоянии алкогольного опьянения. Но тот факт, что жертва, возможно, употребляла алкоголь, не может быть причиной неоказания помощи.

Если говорить о практике, то самая большая проблема — это стереотипы и отсутствие комплексного подхода. Мы об этом уже говорили со службой гарантированной юридической помощи и провели тренинги для государственных адвокатов о том, как оказывать помощь жертвам. Есть открытость со стороны госструктур, но нужны конкретные механизмы, которые должно разработать и внедрить правительство.

Вы упомянули тему алкоголя. В российских СМИ активно обсуждалось дело Дианы Шурыгиной. Как вы относитесь к делам об изнасилованиях, жертвы которых употребляли алкоголь?


Общество применяет двойные стандарты к мужчинам и женщинам, когда речь об алкоголе и насилии. Если мужчина употреблял алкоголь, то это считается естественным. Если женщина, то, значит, она виновата в том, что ее изнасиловали. Это ошибочное мнение, хотя во время судебных процессов адвокаты обвиняемых часто пытаются спекулировать на этой теме и утверждают, что жертва была пьяна и тем самым дала согласие на секс.

Но с точки зрения уголовного права нахождение жертвы в состоянии алкогольного опьянения квалифицируется, как извлечение выгоды из состояния жертвы. Изнасилование может быть совершено посредством физического или психологического принуждения, либо посредством извлечения выгоды из состояния жертвы. Если медицинская экспертиза показывает, что жертва не могла контролировать свои действия из-за алкогольного опьянения, органы уголовного преследования должны возбудить уголовное дело.

Но, к сожалению, у нас дела об изнасилованиях возбуждаются, только если на теле жертвы есть следы насилия. При этом очень часто в суде медицинскому эксперту задают вопрос о том, свидетельствует ли локализация побоев о том, что они получены вследствие насильственного полового акта. .

Как вы думаете, почему в Молдове не очень активно поддержали развернувшуюся во многих странах социальную кампанию, в рамках которой женщины, в том числе известные, признавались, что становились жертвами насилия (в соцсетях она проходила под хештегом #metoo)?

Потому что боятся быть непонятыми обществом. Боятся, что над ними будут насмехаться. Но безусловно, это помогло бы другим жертвам стать смелее. Данные показывают, что благодаря медиатизации случаев борьбы с семейным насилием число официальных жалоб выросло.

В Молдове пока нет организации или движения женщин, подвергшихся сексуальному насилию. Почему?

Такого движения нет, вы правы. Вероятно, причины те же — страх перед обществом, стыд.

В одном из дел ЕСПЧ по Молдове говорилось, что родители, ради сохранения чести семьи, настояли на том, чтобы их дочь вышла замуж за своего насильника.

Да, есть такое, когда насильники женятся на своих жертвах, чтобы те не заявляли на них в полицию.

Почему важно говорить о проблеме сексуального насилия?

В первую очередь — чтобы общество знало и понимало, что изнасилования происходят, что эта проблема, а не миф. Информационные кампании нужны, чтобы пробудить в обществе сочувствие и сопереживание жертвам сексуального насилия. Пока это есть только в отношении жертв семейного насилия. А в случаях изнасилования нередко сами родственники отворачиваются от жертвы насилия, ставя на ней клеймо: «Она сама этого искала». Если больше говорить об этом, то общество поймет, что изнасилования — это не результат провокации со стороны жертвы, это преступление с очень серьезными моральными, а нередко и физическими последствиями для жертвы.

Текст: Марина Шупак

Фото: Татьяна Булгак