Что мы знаем о гагаузах? Какие они? Какие у них чаяния и стремления: у тех, кто остался и у тех, кто уехал. Пусть они сами расскажут о себе, о Молдове и о Гагаузии, о своем отношении к тому, что происходит в автономии. И может быть, этот разговор, если не разрушит стереотипы, то хотя бы пошатнет их основы. В третьей части мы поговорили с гагаузами, которые живут в Гагаузии.
Читайте также предыдущие материалы этой серии интервью — с гагаузами за рубежом («После 24 февраля я бы сам проголосовал за НАТО») и выходцами из Гагаузии в Кишиневе («Сейчас говорю всем своим знакомым: «Учите румынский язык»).
«Осознавать себя гагаузом я начал после того, как уехал»
Максим, 37 лет, менеджер, Чадыр-Лунга
Я родился в Чадыр-Лунге, а в 2003 году окончил там лицей. Потом поступил в Россию на факультет информационной безопасности: в общем, я — айтишник. Проучился пять лет, вернулся в Молдову и работал в Кишиневе.
Я выучил гагаузский, чтобы разговаривать с родителями — оба гагаузы. Постоянно слышишь гагаузскую речь, все их секреты на гагаузском, конечно, хочется их понимать. Оставался еще у бабушки в селе, потому что в школе и во дворе что можно выучить? Там в основном русский был.
Осознавать себя гагаузом я начал — и, наверное, так бывает у многих — только после того, как уехал. Я учился в России, и эта любовь ко всему гагаузскому начала выкристаллизовываться именно там: помню, у меня даже был реферат на тему «Моя любимая Гагаузия».
В чужой стране начинаешь ценить свою идентичность: помню еще, что нашел книгу о гагаузах, об их истории и культуре. Читал с таким воодушевлением! Хотя сейчас я осознаю, что эту книгу очень скучно читать. Но тогда она мне показалась такой интересной!
Что касается румынского, и мне важно это сказать — у нас румынский язык преподается, чтоб ты смог написать литературный комментарий, рассказать наизусть биографию Василе Александри, например. Но ты заходишь в магазин и не можешь элементарно купить хлеб. Потому что этому не учат в школе.
В большинстве случаев наши преподаватели — носители русского или гагаузского языка, для них румынский — не родной. Мне нравился румынский язык в школе, я сдал бакалавриат по этому предмету на 9,5 — это был самый большой балл в районе. Но, тем не менее, я не мог говорить на этом языке.
И вот, в России я оказываюсь в общежитии — в одной комнате с шестью молдаванами. Я выучил этот язык, потому что было надо. Когда я вернулся домой, я пришел к преподавателю румынского в лицее и спросил: «Почему вы нам не объясняли, что в разговорном языке будущее время передается через “am să fac” и “o să fac“?». Она мне ответила: «Этого не было в программе».
Потом я работал в Кишиневе среди румыноязычных. Кстати, почему я называю язык румынским, а не молдавским: если носители этого языка предпочитают называть так свой язык — я уважаю их решение. Некоторые наши гагаузы считают, что язык надо называть молдавским. Хорошо, но, думаю, его нужно сначала выучить, чтобы как-то называть.
В компании я начал говорить на румынском, потому что рядом со мной были интеллигентные люди: они никогда не смеялись над моими ошибками, всегда поддерживали и воодушевляли. Сейчас я не стесняюсь говорить на румынском. Когда нет языкового барьера, ты понимаешь, что люди разные, и можно увидеть в человеке человека, а не только носителя языка.
Несмотря на то, что я сейчас работаю больше на русском — в Чадыр-Лунге некуда выйти и поговорить на румынском — язык не забывается.
Например, я учил французский на курсах, там через год можно уже свободно говорить на этом языке, потому что курсы устроены так, что грамматика встраивается в обиходную речь. Почему нельзя такое сделать с румынским? Какой это такой стандарт преподавания языка — только через культуру и литературу? Сделайте простую программу, чтоб человек наконец смог купить этот хлеб в магазине, смог заговорить.
Гагаузы, не зная языка, чувствуют себя изолированными, они смотрят на Россию и чувствуют какую-то связь с ней, а не со своей страной, к сожалению.
В России, в Академии, мне важно было говорить, что я гагауз, я там такой единственный был. Это было важно для меня — такой вымирающий мамонт на пьедестале. Здесь я перестал это выпячивать. Я очень часто попадал в ситуации, когда говорил на румынском, а продавец понимал, что это не мой родной язык: и я чувствовал, что ко мне менялось отношение в лучшую сторону.
Познер когда-то сказал, что народы больше сближает вероисповедание, чем язык. Мы гораздо ближе к молдаванам, чем к туркам. Да, у нас с турками схожий язык, но культура, танцы похожи с молдаванами. Почему все-таки нет этой связи?
Вот я, например, записал супругу на онлайн-курсы румынского. Ведь можно попробовать, это бесплатно. Это правильный шаг власти — заплатить центру изучения румынского языка, чтоб русскоговорящие могли попробовать выучить язык. Если человек не владеет языком — конечно, для него это стресс. Вот ты гагауз, тебе отвечают на румынском в магазине. Ты реально не можешь что-то купить, потому что не понимаешь. И что тебе делать? Это надо попасть в среду, чтоб начать общаться — а как ты в нее попадешь? Ты же наверняка даже квартиру снимаешь со знакомым гагаузом.
Между моим восприятием Гагаузии и Молдовы есть небольшая разница. Но она легко преодолевается: достаточно поездить по Молдове. Мне нравятся села на севере страны, например. Но мой дом — Чадыр-Лунга. А вот Комрат — не мой родной город. Да и как я могу сказать, что мой дом — Гагаузия, если я, к примеру, ни разу не был в Вулканештах?
«Папа — гагауз, мама — молдаванка. В семье мы говорили на русском»
Дмитрий, 32 года, советник местного совета села Чишмикиой, менеджер МИГа Cișmeaua Sudului, Чишмикиой
Я однозначно ощущаю себя гагаузом, хотя у меня родители представители двух этносов: папа — гагауз, а мама — молдаванка. В детстве из-за того, что семья многонациональная, мы говорили на русском. Гагаузский я уже выучил в детском саду и на улице играя с другими детьми. Тогда все дети в нашем селе говорили на гагаузском — сейчас, к сожалению, этого нет.
Помню, делал паспорт, и меня спросили, кем вас записать. Тогда я задумался, что я живу в Молдове, но среди гагаузов. Я начал идентифицировать себя как гагауза.
Но у нас есть столько общего с молдаванами, мы уже столько времени живем рядом. При том, что наши традиции и культура где-то схожи, есть то, что нас отличает. Я часто бывал на мероприятиях среди молдаван, иногда даже просто ходил на рынок и наблюдал, что происходит вокруг. Я думаю, что гагаузы более осторожные, более хваткие в некоторых вещах. Я как-то продавал сельхозпродукцию и приехал в молдавское село, жительница сразу спросила: «Вы гагаузы?». Хотя я разговаривал с ней на одном языке. Потом она пояснила, что обычно именно гагаузы занимаются торговлей в нашем регионе. Есть все-таки у гагаузов какая-то особая предприимчивость.
Молдавский язык — я так его называю — начал учить, когда я ездил к бабушке. Она научила меня базовым словам: pîine, apă и др. Потом в школе ко мне за помощью обращались одноклассники, приходили соседи, потому что думали, что я знаю язык лучше, чем они. Но я так не считал, и меня это подстегнуло учить язык дальше.
Сейчас я работаю менеджером местной инициативной группы (МИГ) Cișmeaua Sudului, и большинство сел в МИГе — молдавские. Видя то, как я пытаюсь говорить, не являясь носителем языка, люди здесь становятся как-то особенно ко мне расположены. Это очень помогает. Есть в МИГе люди, с которыми я начал говорить на русском, хотя они — молдаване. Мы так и продолжаем говорить на русском. А есть те, с которыми мы общаемся только на молдавском.
Но мне повезло, у меня есть много контактов и практики, чего не было до этого. На мой взгляд, в этом и проблема с интеграцией гагаузов — нет среды общения. Вулканештский район выигрывает в этом плане, мы окружены молдавскими селами.
Но даже у нас есть проблема. Когда-то эти села входили в Вулканештский район, люди приезжали в больницу, на рынок, было больше доверия. А сейчас вот взять даже соседнее село — Слободзею Маре — до него по прямой пятнадцать километров, но у нас нет прямого автобусного сообщения. Чтобы добраться до него на автобусе, нужно ехать в Кагул, а потом из Кагула — по другой трассе. Всего — 120 км. Понятно, что у нас очень сократились контакты между гагаузами и молдаванами.
Молдавский язык достаточно простой, его не сложно выучить. Но вопрос в желании — нам годами насаждалось, что молдаване — враги, не любят гагаузов, хотят их ущемить. Все это создает стереотипы, которые влияют на изучение языка.
Сам я называю язык молдавским, хотя считаю, что румынский и молдавский — один и тот же язык; просто это настолько острая тема, что я стараюсь ее избегать. Иногда называю его «государственным» или «румынским». Думаю, вопрос названия вправе решать только молдаване.
Вы спрашиваете, почему я еще живу в Гагаузии? В моем возрасте мало кто не ездил на заработки. Я не ездил. Я в девятом классе поехал в Болград, и в тот же день вернулся обратно. С тех пор я искал себя здесь. Хотя я смотрел на одноклассников, которые уехали зарабатывать после школы, это было очень заманчиво. Но я для себя решил, что хочу выучиться. Потом уже сформировались принципы, которых я придерживаюсь до сих пор: остаться здесь, работать здесь. Но я считаю, что это нормально, когда люди уезжают. Идеально было бы, чтоб человек получил опыт и вернулся в Молдову, но, к сожалению, практически никто не возвращается.
Я вернулся в село в 2015 году, с тех пор у нас многое изменилось. Еще есть над чем работать. Однако на своем примере я убедился, и могу с уверенностью говорить другим: человек может найти себя и в городе, и в селе. Многие к селу относятся, как к месту, где нельзя развиваться, где нет возможностей. Но если человек желает, то найти себя можно везде — благодаря интернету и прогрессу.
«Только после начала войны в Украине я поняла, что я — гагаузка»
Татьяна, 23 года, студент КГУ и корреспондент ОК «GRT», Комрат
Мне 23 года, сейчас я снова студентка, учусь в Комратском государственном университете, изучаю гагаузский и турецкий языки.
Мои родители — этнические гагаузы, но языка я не знаю. Понимаю, но не говорю. А сейчас хочу его выучить. Наверное, я только сейчас поняла, что я — гагаузка. Это произошло с началом войны в Украине. Тогда я задалась вопросом: почему я говорю на русском, но я — не русская, почему живу в Молдове, но не владею румынским. Я родом из Гагаузии, но и гагаузским тоже не владею. У меня возник диссонанс — а кто я тогда вообще?
Тогда же я работала над статьей о гагаузах и гагаузском языке, и ответ на вопрос «кто я?» пришел ко мне только в 23 года. Но идентичность для меня означает в том числе и знание языка, поэтому сейчас я учу гагаузский. В семье говорили на русском, но когда родители уходили на работу, меня оставляли с бабушкой — она говорила на гагаузском и учила меня. Потом меня отдали в детский сад, и я потеряла знание языка.
Одна из наших проблем в том, что мы учили гагаузский [как родной язык], хотя наш родной язык — русский. Учебники гагаузского написаны так, как будто мы говорим на этом языке дома, а в школе только подкрепляем знания. Но это неправда. Мы не знали гагаузский, мы учили стихотворения, пересказывали тексты, но не говорили на этом языке. Я помню свои сочинения, но я даже вопрос на гагаузском задать не могу.
Некоторое время я училась и жила в Кишиневе: там, конечно, ритм жизни более быстрый, чем в Комрате. Мне повезло, что мне хорошо преподавали в школе румынский. Немного сложно было привыкнуть к темпу разговора разных людей. На это ушел месяц.
В Кишиневе мне понравились люди — своей искренностью: если они грубые и злые, то они этого не скрывают. У нас по-другому: люди в Гагаузии чаще прячут свои эмоции, не сразу открываются.
Мне нравилось в Кишиневе, но я скучала по дому. В Кишиневе я искала себя внутри, но приехав домой — я себя обрела. Сделала круг — и в душе тоже. Кишинев меня научил быть свободной, мне все равно, как я выгляжу, и кто на меня как посмотрит. В Комрате почти все друг друга знают, живут, если не как одна семья, то как много разных семей. Такая домашняя атмосфера. Для меня Комрат — это об уюте, о спокойной размеренной жизни.
Если говорить о румынском языке, то Комрат — один из населенных пунктов в Гагаузии, где на улицах слышна румынская речь. Сегодня я зашла в аптеку и услышала, как фармацевт, явно не носитель румынского языка, говорит с покупателем на румынском. Для меня это было непривычно, в Комрате такое редко случается. И мне стало отрадно, что наши люди не чураются говорить на румынском, что молдаванин, который в Комрате заговорит на румынском, может рассчитывать на то, что ему ответят на его родном языке.
А что касается другой больной для Гагаузии темы — войны в Украине, то, скажем так: не перессориться с родными после 24 февраля мне и нашей семье помогла любовь друг к другу. Да, у нас разные мнения, и мы до сих пор об этом спорим. Потому что мы читаем новости из разных источников: наверное, каждый читает и смотрит то, что совпадает с его мнением. С начала войны у нас начались споры, вплоть до бесед на повышенных тонах. До сих пор у нас разные мнения о войне, но мы смирились и принимаем друг друга. Пока так.
Хотите поддержать то, что мы делаем?
Вы можете внести вклад в качественную журналистику, поддержав нас единоразово через систему E-commerce от банка maib или оформить ежемесячную подписку на Patreon! Так вы станете частью изменения Молдовы к лучшему. Благодаря вашей поддержке мы сможем реализовывать еще больше новых и важных проектов и оставаться независимыми. Независимо от того, как вы нас поддержите, вы получите небольшой подарок. Переходите по ссылке, чтобы стать нашим соучастником. Это не сложно и даже приятно.
Поддержи NewsMaker!
