У книжного рынка должны быть читатели. Румыноязычных читателей у нас осталось один или два миллиона. Но активная их часть уехала. Здесь остались пенсионеры и дети. И в последнее время отсюда уезжают все активней, поэтому издательствам очень сложно работать только для молдавского рынка.

Молдавский рынок — это учебники, юридические книги и, в принципе, все. Намного больше чувствуется конкуренция с издателями из Румынии, чем с нашими. У нас около 300 зарегистрированных издательств, но активных — 5-10. Остальные работают как типографии или агентства, которые печатают по заказу и все, что им присылают. В нормальной ситуации издательство читает в пять-шесть раз больше книг, чем выпускает. Это фильтр. Много рукописей, не вышедших у нас, вышли в других издательствах. Но без селекции это было бы не издательство, а просто типография.

Мы с самого начала позиционировали себя как издательство для румынского рынка. Единственная проблема в том, что за книги, которые будут продаваться в Румынии, мы должны платить на таможне 5% НДС. Но, конечно, наши книги есть на книжных полках и Румынии, и Молдовы.

В том, что хорошая нон-фикшн литература продается в основном на румынском рынке. Бывает, что больше 90% тиража уходит там и только 5-10% остается в Молдове.

Потому что у нас 2 млн, а там — 20 млн читателей. Это простая математика, цифры.

Если издательство живо, значит, оно продает книги. В разные годы мы участвовали в открытых проектах. Сейчас молдавское министерство культуры проводит конкурс на издание национальной литературы, в Румынии тоже есть подобный. Где-то в 2000-х участвовали и в программе фонда Сороса, но…

Нет, издательство не может рассчитывать только на это. Невозможно жить только за счет гранта: это уже не будет издательство. Это будет Советский Союз, когда гонорары платили не за то, как пишут, а за идеологию. Эта разница особенно чувствовалась в 1990-х годах: наши писатели не понимали, почему раньше гонорары были такими большими, что они могли жить за их счет год или два, а сейчас нет. Это была плата за идеологию: реальных цен рынка не было.

Государство, конечно, может… не то что помочь, потому что это не помощь. Но государство обязано покупать книги для библиотек. Вот что оно должно делать.

Например, на австрийском и немецком рынке печатают книги на немецком языке. Но из-за того, что Австрия меньше, книги там дороже: ценник зависит от тиража. Если тираж большой, книга будет стоить меньше, и наоборот. Так вот в Австрии есть закон о минимальной стоимости. Книга с определенным числом страниц не может стоить меньше, чем, допустим, €20. Это сделано для того, чтобы не было демпинга, и библиотеки покупали книги по реальной цене, чтобы помочь австрийским издателям. В противном случае они не выжили бы в конкуренции с немцами.

У нас иначе. В 1990-х годах люди вообще думали, что книги должны быть бесплатными. Они не понимали, что, покупая книгу, ты вкладываешь в следующую.

Мы, например, не можем ставить реальную цену, потому что у нас низкая покупательская способность. Хотя у нас книги должны стоить, как в Европе, потому что мы импортируем бумагу, картон, клей, краску и даже нитки по мировым ценам. Единственная «скидка» — это зарплата тех, кто работает в типографии и издательстве. Книга в 200 страниц в Европе стоит €20, то есть почти 400 леев. Но мы не можем продавать книги по такой цене.

В Европе цену устанавливают так: себестоимость умножают на восемь или на 12. Мы умножаем максимум на четыре.

Предвижу вопрос: почему вообще умножают себестоимость. Дело в том, что из 10 книг только одна продается полностью, и это я говорю о мировом рынке. Допустим, издатель печатает 10 книг. Если одну из них продадут большим тиражом, она покроет расходы на остальные. Не бывает, чтобы каждая книга издательства продавалась на 100%. Тем более, что книги продаются в течение двух-трех лет. Поэтому в последние пять-семь лет мы работаем с короткими тиражами: выгоднее не работать для склада, а сразу для книжных магазинов. Мы печатаем по 500 экземпляров.

Очень небольшие, но практика показывает, что это реальные тиражи не только для Молдовы, но и для румынского рынка. Потому что 1 тыс. —1,5 тыс. экземпляров — это хороший начальный тираж даже там.

В Кишиневе мы проводим презентации каждой новой книги: на них присутствуют автор и литературные критики, которые рассказывают о его работе. В 2010-2012 годах мы пытались проводить фестиваль Zilele literaturii romane, а в прошлом году снова возобновили его. Будет и в этом году. Постараемся пригласить из Румынии в Кишинев авторов лучших книг прошлого года, чтобы люди увидели, что такое хорошая литература, и что — плохая. Когда входишь в книжный магазин и видишь 20 тыс. наименований, то, если у тебя нет большого читательского опыта, очень трудно сориентироваться.

Помню, как в пятом классе я купил книгу молдавского поэта из Оргеева. Мама прочла мне целую лекцию о том, что такое хорошая и плохая литература. И почему не надо покупать плохие книги.

Он был настолько плохим поэтом, что я все понял. Жизнь слишком коротка и нельзя читать плохие книги, когда так много хороших, что не успеваешь их читать.

Еще осенью в Яссах будет книжный фестиваль Filit — один из самых больших в Восточной Европе. Часть его пройдет и в Кишиневе. Обычно в Яссы привозят двух лауреатов Нобеля. Думаю, одного привезем и в Кишинев. Это будет в октябре.

Любимый вопрос журналистов, но трудный для издателя. В принципе книга Татьяны Цыбуляк «Лето, когда мамины глаза были зелеными» (рум. Vara in care mama a avut оchii verzi) за последнее время, наверное, самая продаваемая. За девять месяцев продали 4,5 тыс. экземпляров в Молдове и Румынии. Мы продали авторские права на перевод во Франции: французскую версию 17 марта представят на парижской книжной ярмарке. Еще в Бразилии выйдет ее перевод на португальский, и сейчас идут переговоры с немецким издательством. Румынская литература — это взрослая литература, которая может идти на экспорт.

Дело в том, что в культуре добавленная стоимость намного выше, чем в других отраслях. Конкуренцию в этом могут составить разве что наркотики и табак. Например, на €1, вложенный в театральный фестиваль в Авиньоне на юге Франции, организаторы получают доход €7. Это культура.

У нас же в 1990-х годах как было — сначала хлеб, а потом язык. Но если не будет культуры, не будет и хлеба. Не бывает богатых и бедных стран. Бывает плохое и хорошее управление. Все. Не важно, есть ли у тебя газ. Но без культуры хороших управленцев не будет.

В последние годы мало, но хоть что-то. До 2012 года вообще ничего не было. Раньше, допустим, государство выделяло миллион леев на издание книг. Но отдавало его госиздателям. И эту литературу сразу отправляли в библиотеки, ее не было в магазинах. Книга не живет, если ее нет в книжном магазине.

Надо учитывать еще вот что: если раньше книга старела примерно за три года, потом за два, то сейчас — за полгода. Интерес пропадает быстро, книг выходит очень много. Обратите внимание: в книжных почти все книги на полках обращены к покупателю корешками, а не обложкой. Потому что их слишком много.

Не уверен. Допустим, в Англии есть маленькая сеть книжных магазинов Flowers: их покупатели знают, что там все книги стоят к вам обложкой. Там мало книг, но те, которые попадают на прилавки, проходят очень жесткий отбор.

Не знаю. Те, что работают сейчас, говорят, что надо больше книг, чтобы люди могли выбрать. Но я мечтаю, чтобы такой магазин был. Это значит, что те, кто будет там работать, должны очень хорошо знать российский и румынский рынок. У нас есть проблема — в кишиневских книжных нет хороших книг на русском языке. Румынский сегмент уже представлен более-менее нормально. А на русском есть только беллетристика и книги по учебной программе. Но об этом надо спросить издателей, которые издают книги на русском языке.

Были. Например, издательство Axul Z — единственное молдавское издательство, которое работало на российском рынке. Но там рынок очень жесткий, мне не нравится. Румынский — открыт, а российский закрыли сами игроки.

Да, в Румынии нет такой концентрации, как в России: два крупных издательства и все. А в Румынии, наверное, 10-20 больших книжных издательств.

У нас есть несколько серий, и за каждую отвечает определенный человек. Его имя всегда указано в выходных данных книги. Допустим, за современную румынскую литературу отвечает Емилиан Гэлайку-Пэун, за серию Cartier Popular отвечаю я и т.д. Редактор, который отвечает за коллекцию, выбирает, что издавать, а потом мы принимаем коллективное решение.

Есть. Книга в первую очередь должна подходить для серии. Книги, которые выпускаются не в коллекции, очень трудно продавать. Если есть серия, то каждая книга тянет за собой другую.

Такие книги были, но лет 20 назад. Уже даже названий не вспомню. Поэтому мы стали указывать имена всех, кто отвечает за книги. Когда твое имя напечатано в выходных данных, не остается места для компромисса.

Нет, наоборот. Даже если книга не продается или если мы знаем, что она не продастся быстро, но у нее есть литературная или идеологическая ценность (в принципе издательство — это и идеология), то мы печатаем.

В первую очередь — хорошие книги. Во-вторых, — это либеральные книги, и книги, которые говорят о демократии или о том, как ее построить. Но, кстати, даже при том, что у меня правые взгляды, мы печатаем и «левых» авторов. Должна быть платформа для дискуссии.

Кажется, в 2008 году мы напечатали книгу об осуждении коммунизма в Румынии. В 2000-х годах коснулись проблемы гомосексуалов. Тогда люди еще боялись высказываться: ни в Молдове, ни в Румынии еще не было никаких законов о равенстве шансов. А мы напечатали Георге Балана: в 1970-х годах он был музыкальным критиком в Румынии, потом эмигрировал в Германию. Напечатали две его книги. Одна из них — «Другой Эрос» (рум. Celalalt Eros), названия второй не помню. Атмосфера была такой, что автор боялся указывать свое имя. Но это и было наше единственное условие для печати: настоящее имя. Потому что его хорошо знали в Румынии.

Плохо.

Люди не любят других людей, которые не похожи на них. Тогда это считалось некорректным, противоречащим христианским ценностям, как и сейчас говорят у нас.

Трудно сказать. Я же не вижу тех читателей, которые ругают или хвалят. Но, например, на книжных ярмарках в Бухаресте были скандалы. А некоторые книжные магазины в Румынии просто не хотели брать эти книги.

Нет. Сейчас другие проблемы. Очень трудно продвигать в Румынии бессарабских, молдавских писателей. Их просто не знают. Мы стараемся работать для общего рынка, но примерно до 2000-х годов наши писатели с большим трудом вливались в румынский книжный рынок.

Да, сейчас мы отправляем наших писателей в Румынию. Буквально сегодня, например, отправили «Бессарабскую трилогию» (рум. Trilogia Basarabeana) Вала Бутнару, «Ужасного ребенка» (рум. Copilul Teribil) Николае Есиненку, и «Прощай, работа» (рум. Adio, lucruri) Игоря Гузуна. Это наши авторы, которые уже на этой неделе появятся на книжных полках в Румынии.

Потому что это наша история. Людям интересно читать о том, что с нами было. Но мы выпускали, скажем, и Эрика Хобсбаума. Это левый историк из Великобритании, который вошел в топ-5 лучших историков XX века по версии The Guardian.

Последнее, что мы напечатали Хобсбаума — это книгу «Бандиты» (рум. Banditii). В этом году еще выйдет переиздание его фундаментального труда из нескольких книг — «Эпоха революций», «Эпоха капитала», «Век империй» и «Эпоха крайностей».

Например, мы напечатали «Всю кремлевскую рать» (рум. Toți oamenii Kremlinului) Михаила Зыгаря, потому что, по-моему, это лучшая и самая честная книга о том, как складывается путинская администрация. И это взгляд изнутри: там много данных, которых не было в открытом доступе.

Еще есть книга Барри Бузана «Народы, государства и страх» (рум. Popoarele, statele și frica). Это лучший аналитик периода после холодной войны. Все, кто писал после него, сами признавались: «Это — главная книга, а мы просто пишем подстрочник». Так что это не про Молдову или Румынию, это — глобальная книга. Практически учебник для всех, кто изучает политологию.

Еще мы печатали «Республика Молдова. Государства в поисках нации» (рум. Republica Moldova. Un stat în căutarea națiunii), которую перевели с французского. Ее авторы — румынский историк, специалист по средневековью Матей Казаку, пишущий по-французски, и лингвист Николае Трифон. Мы печатали книгу , потому что у наших историков есть проблема: до 1990-х они писали историю под идеологию компартии, после 1990-х — развернулись на 180 градусов и пишут ровно с противоположной точки зрения. Мне интересны историки, которые пишут равноудалено, независимо от личных симпатий.

Сейчас мы выпустили книгу итальянского историка Альбарто Басиани «Сложное объединение. Бессарабия и Великая Румыния, 1918-1940» (рум. Dificila unire. Basarabia și România Mare, 1918-1940). Эта книга не понравится унионистам, хотя она про унирю. Но я считаю, что это правильная, честная интерпретация истории. Кроме румынских, бессарабских и российских, у него очень много данных из итальянских архивов.

Скоро у нас выйдет еще одна работа другого итальянского автора. Нам интересно, как нашу историю видят иностранные исследователи.

Если все будут писать честно, то да. А если будут, допустим, говорить, что Штефан чел Маре — это все, а остальные — ничего, то, наверное, не будет общего взгляда. В конце 1990-х годов мы печатали книгу Овидия Печекана «Кровь на снегу» (рум. Sange pe zapada) об эпохе Штефана чел Маре. И это критический взгляд на этот период: не только его победы, но и способы управления, коррупция в государственных масштабах и многое другое.

Сейчас появляется новая плеяда молодых историков. Они знают иностранные языки и пишут на иностранных языках. Допустим, Петру Негурэ выпустил книгу «Ни предатели, ни жертвы» (рум. Nici tradatori, nici jertfe): она вышла сначала на французском, а мы перевели на румынский. Это книга о писателях 1950-х годов. Это интересное время для литературы: шла борьба между писателями из Тирасполя, у которых за плечами уже было 20 лет коммунистического режима, и писателями Бессарабии, которые согласились работать под новым режимом, но не хотели работать с тем языком, с которым пришли авторы из Тирасполя. В писательском ремесле шла серьезная битва между этими двумя линиями. Об этом же есть и книга Иона Друцэ.

Если молодые историки ориентируются на современную историю как науку, то, я думаю, все будет нормально. Будет и нормально, и хорошо. Проблема в другом — когда? В здоровых обществах такое происходит быстрее, в «трудных» — продвигается с трудом.

Ну я, по крайней мере, вряд ли доживу до этого. Вы можете.

Есть еще одна деталь, кстати. Вплоть до 1972 года историки писали для историков. Первая книга, которая разорвала эту практику, была «Монтайю, окситанская деревня» (рум. Montaillou, sat occitan). Продали миллион ее экземпляров. Эта книга рассказывает о повседневной жизни маленького села на юге Франции в XII веке. Но она так хорошо написала, так интересно и живо, что люди читали историю как беллетристику.

Наши историки начали писать не только для самих себя, но и для широкой публики после 1990-х годов. Историки — довольно любопытная каста. Они никого не пускают внутрь. Если ты не историк, то не имеешь права писать исторические книги. Если ты пишешь исторические книги для популяризации, то ты тоже где-то на границе. Нужно писать так, чтобы только историки тебя понимали.

Зыгарь не историк, да.

Да, но, к сожалению, для перевода это слишком большая книга. Есть и такая проблема: толстые книги дорого стоят и для перевода, и для издания. Кроме того, на все переводы нужны авторские права, которые стоят денег. Поэтому Зыгарь дорогой.

Потому что мы должны видеть и другую точку зрения. И даже если он марксист, его взгляд на вещи — демократический. Он говорит то, что думает, основывается только на фактах и делает свои выводы. Каждый автор субъективен. Главное, чтобы субъективность была честной. Потому что в этом и есть разница между хорошим и плохим: хороший автор — это честный автор.

Политик не может быть честным писателем, потому что он говорит одно, а думает другое. Книга же, как зеркало: она все показывает сразу, и читатель видит фальшь.

Мне ближе всего его синтетический взгляд на историю. Потому что нет другого такого исследования — с 1789 года, когда произошла Великая французская революция и до 1989 года, перестройки Горбачева и крушения Берлинской стены.

Сейчас все историки работают на узких полосах. У Хобсбаума был широкий взгляд, с 1789 до 1989 года изменения были огромными.

Мы печатаем хороших авторов. Я считал и считаю, что «Санькя» Захара Прилепина — отличная книга. Там есть история о том, как из райцентра на кладбище везли гроб, и тело разлагалось по дороге. Только большой автор может написать такое. То, что делал Прилепин в Донбассе… По-моему он этим убил хорошего писателя. Потому что я считаю Прилепина хорошим писателем. После Донбасса он не мог выезжать на книжные фестивали в Европу, и не знаю, как он печатается сейчас.

Да, после Донбасса. До Донбасса меня не интересовало то, что он нацбол. Меня интересует автор как писатель. Если он хороший писатель, я буду печатать его.

Мы печатали и Сергея Жадана, украинского автора. Сейчас мы перевели его «Интернат». Скоро выйдет книга украинского автора Юрия Андруховича. Хороших писателей мы стараемся печатать. На рынке идет плотная борьба за то, кто первый успеет их получить.

Да, потому что румынские издатели боятся. Нам легче, потому что они следят только за англосаксонской литературой.

Она хорошо продается, разрекламирована по всему миру. Неизвестного автора, даже если он хороший, очень трудно продавать. Мы, например, издали сербского автора Святослава Басара. Отличная книга, но она не очень продается.

Жадан был на фестивале в Тимишоаре, и, если он появится еще на нескольких фестивалях в Румынии, то будет продаваться.

Нет, в Молдове интересны книги, которые включены в школьную программу. Есть несколько человек, которые читают хороших авторов — их 10-20. Насколько я вижу по нашим книжным магазинам, наши основные читатели — это лицеисты. В последние годы учебы в школе они начинают покупать хорошие книги, а потом, через четыре года, обычно уезжают за рубеж. В худшем случае — в Румынию, остальные — в другие страны. И мы начинаем работать с новой аудиторией. У нас, наверное, было уже четыре или пять потоков таких читателей: они читают вместе с нами, потом уходят, иногда появляясь летом, когда приезжают домой на каникулы.

Давайте я дам вам цифры по учебникам. Если в 1998 году тиражи учебников на румынском были 88 тыс. экземпляров, а на русском — 27 тыс., то в последние годы на румынском было около 35 тыс., и на русском — 9-10 тыс. Учебники издают с запасом. И это голая статистика.

Это отражение того, где мы находимся сейчас. Если отъедем на 50 км от Кишинева, увидим села, где остались одни старики. За 200 км от Кишинева, на севере — вообще никого, по несколько человек в селах.

Румыния — нормальная страна, хотя очень многие тоже уехали, но там… Я почувствовал это, когда возвращался из Болгарии. Болгария похожа на нас — там мертвые села. Когда пересечешь Дунай, видишь живые румынские села. Потом пересекаешь Прут и видишь наши села, которые еле-еле живы. Мы, как Болгария. Но это мое субъективное наблюдение.

К тому же, если у нас все сконцентрировано в одном городе, то в Румынии все-таки через каждые 50 км город. И каждый город старается проводить литературный фестиваль, библиотеки там работают более активно. У нас, кроме Кишинева, не знаю, работает ли что-то. В этом году я даже не помню, чтобы какая-то библиотека покупала книги.

Нет, потому что книги покупают на деньги местной администрации. Деньги на книги — это последний параграф местного бюджета, потому что у них есть другие приоритеты и проблемы. Но, по-моему, Черчилль, хорошо сказал по о таком отношении. Когда во время войны к нему пришел министр финансов и показал бюджет, на культуру там было ноль. Черчилль спросил, почему. «Мы же на войне! Какая культура?», — ответили ему. «Зачем тогда мы воюем, если нет культуры?». В Молдове с Черчиллем не согласны.