В Кишиневе 2 августа установили первые памятные знаки Ultima adresa («Последний адрес») на домах жертв политических репрессий. Автор идеи и председатель правления фонда «Последний адрес», российский журналист Сергей Пархоменко в интервью NM рассказал, почему идею проекта подхватили другие страны, зачем это нам нужно, какую роль играла национальность в репрессиях советского периода и почему в постсоветских странах неизбежно должны прийти к согласию в вопросах исторической памяти.
«Одно имя, одна жизнь, один знак»
В России первые таблички проекта «Последний адрес» появились четыре года назад. Расскажите, что это за проект и как возникла его идея?
Я бы сказал так: проект «Последний адрес» нужен для понимания, осмысления и активации исторической памяти. И он связан не только с периодом сталинских репрессий в СССР, как иногда принято считать. Мы опираемся на российский закон «О реабилитации жертв политических репрессий», принятый еще в 1991 году. И этот закон, в частности, говорит о том, что политические репрессии совершались не только в период 30-ых годов в СССР, но и начиная с 1917 года. И более того — жертвы политических репрессий, как и сами политические репрессии, существуют и сейчас, в наше с вами время, и есть четкое определение того, что это такое.
Это общая трагедия, и это общая данность — советская и российская. Мы, знаете, очень любим оперировать какими-то огромными, геополитическими масштабами, мерить людей миллионами. А этот проект — истории одной судьбы, одной, конкретной. В одной табличке. Одно имя, одна жизнь, один знак.
Мы устанавливаем лаконичные памятные таблички на стенах домов, которые стали последними адресами для репрессированных. Их увозили из этих домов, и дальше были только тюрьмы, лагеря, смерти. А на табличках — только имя, дата рождения, ареста, смерти и дата реабилитации. Еще на табличках есть пустой прямоугольник — это место для фотографии, которой нет, потому что этого человека уже нет. Осталось только место для фотографии. В России уже установлено более 700 таких табличек в разных городах. А заявок от желающих установить такие таблички более 2000. Мы немного не успеваем, но это как раз то, что нас радует.
Я бы хотел подчеркнуть одну очень важную для меня вещь — мы не ставим своей целью давать какие-то личные оценки. Мы хотим, чтобы все, кто хоть раз увидит такую табличку, помнил об этом, о том, что эти репрессии были. Чтобы помнили, чтобы рассказывали своим детям. Что эти репрессии — не цифры и статистика, не абстрактные миллионы, а конкретные люди и конкретные судьбы. Помнить, говорить и не забывать об этом — это и есть историческая память. Но инициатива установить такую табличку всегда исходит только от тех людей, которым это важно. Мы никогда и никуда сами не приходим, не предлагаем и ничего не делаем там, куда нас не звали.
Этот проект для вас связан с личной рефлексией? Как он начинался, что было отправной точкой?
Идея пришла, когда на улицах европейских городов я увидел «Камни преткновения» немецкого художника Гюнтера Демнига — небольшие таблички в память о жертвах Холокоста, которые он монтирует в мостовые перед домами, где они жили. Я видел эти таблички во многих городах и странах, не только в Германии, и появилась идея сделать что-то подобное в России. «Камни преткновения» посвящены по большей части жертвам Холокоста, а было решено сделать проект, посвященной нашей большой и общей трагедии. Я пришел с этой идеей в общество «Мемориал», и мне сказали: «Наконец-то, мы ждали того, кто готов это сделать». И, кстати, так получилось, что первый «камень преткновения» и первые «последние адреса» пришли в Молдову почти в одно и то же время.
А вашу семью затронули политические репрессии тех лет?
Моих близких родственников — нет. Затронули более дальних, например, братьев моего деда. Но будет некорректно называть их моей семьей — я никогда этих людей не видел, но знаю, что они были и что с ними это произошло. Но, например, в своем доме в Москве я установил табличку в память о человеке, который мог бы быть моим соседом по лестничной клетке. Его звали Корнелий Елизарович Долинский, и он был не каким-то политическим функционером, а трамвайным кондуктором. Его репрессировали и приговорили к смерти. Вот наш проект — это о нем, о его конкретной судьбе.
«Это болезненное нежелание работать с национальной исторической памятью»
Для Молдовы вопросы истории, особенно истории ХХ века, остаются весьма болезненными, как, впрочем, практически для всех постсоветских стран. Можем ли мы найти согласие по вопросам собственной истории и памяти и в чем наша общая проблема? Или, может, она не общая?
Я бы назвал это болезненным нежеланием работать с национальной исторической памятью, прорабатывать ее. Дальше всего по этому сложному и болезненному пути продвинулась Германия. Должна быть консолидированная политика власти и общества в оценке того, что произошло. Германия очень много сделала именно в таком ключе, вырабатывая общую позицию в отношении к тому, что происходило со страной во времена нацизма. Есть другие примеры — Япония, например, пошла по другому пути. Очень много, кстати, для проработки памяти, если брать бывшие соцстраны, сделала Румыния.
Постсоветские страны в этом, конечно, отстают — кто-то в большей степени, кто-то в меньшей. Но невозможно все время бегать от собственного прошлого и не желать в него посмотреть, невозможно все время прятаться за мифы, не важно, какие. Нельзя все время затыкать уши, потому что в конечном итоге проработка истории все равно произойдет. И хочется верить, что наш проект «Последний адрес» этому тоже способствует. И то, что эта идея уже вышла за пределы одной России — показатель востребованности этой проработки, как мне кажется. Молдова стала уже четвертой страной, куда пришел наш проект. До этого были Украина и Чехия, и там эта идея уже развивается сама.
Идея? То есть это уже самостоятельные проекты?
Да, и я подчеркну, только идея, это не какая-то там «рука Москвы дотянулась» или что-то подобное. Мы инициировали идею, концепцию, смысл. Реализуется она во всех других странах только теми людьми, для которых это важно — это принцип всего проекта, от каждого города до каждого дома. Никто никого не принуждает и тем более не отдает распоряжений. На Украине этот проект называется «Остання адреса — Україна», в Чехии — Poslední adresa, в Молдове, как вы уже знаете, — Ultima adresa. Молдавскую инициировали молдавские волонтеры. И обратите внимание на первые две таблички, которые установили в Кишиневе — с одной стороны, Пантелеймон Синадино, известный молдавский политический деятель, с другой — обычная женщина, которая никогда не занималась никакой политикой. Две такие разные судьбы и абсолютно одинаковые таблички и память. Идея в том, чтобы никого не выделять — вот это политический деятель, известная фигура, его надо обязательно первым увековечить, а остальных потом. Нет. Каждая судьба важна и достойна памяти.
«Ничто не могло защитить — вот что важно помнить и понимать»
Существует мнение, что политические репрессии 1930-х годов в СССР были национально или национально-культурно мотивированы. И в Молдове есть поборники идеи, которые считают, что «русские» репрессировали «нерусских» или тех, кто был не готов или не хотел себя так идентифицировать. Вам пришлось пропустить через себя более 700 судеб. Как, по-вашему, был такой уклон в репрессиях?
Существует множество исторических исследований на тему характера репрессий того времени. И общий вывод в целом одинаков — все эти репрессии были политически и идеологически мотивированными, поэтому неправильно говорить о национальных репрессиях. Да, были целевые политические кампании, направленные, например, против поляков или греков. Но и в этом случае базовой основной была не национальность, а политическая мотивация. А при этом, даже если просто посмотреть на имена на табличках, могу сказать, что в то время даже типично русское имя, фамилия, отчество никак и никого не смогли защитить от идеологически и политически мотивированного террора. Ничто не могло защитить — вот что важно помнить и понимать.
Первая табличка «Последнего адреса» появилась в Москве в декабре 2014 года. С тех пор ваша инициатива стала известной в России. Как реагируют на нее власти, центральные и местные?
Вы знаете, я отвечу так — мне не слишком интересно, что и кто со стороны власти думает и обо мне, и о проекте. Да, охотно верю, что он может не нравиться кому-то из представителей власти, или вызывать раздражение, или другие какие-то эмоции. Я сам никогда никого и ни о чем не просил из представителей власти, мне в принципе нечего у них просить. Но мы работаем строго в правом поле — на основе закона «О реабилитации жертв политических репрессий», а также личной инициативы желающих в этом участвовать людей.
У нас были случаи, когда на установку таблички приезжали из других стран родственники репрессированных, потому что «Последний адрес» — это место, где последний раз упоминается имя родного человека, так как хоронили таких людей часто в общих могилах. Насколько мне известно, подобного рода законы, связанные с реабилитацией жертв политических репрессий, есть и в Молдове.
Проект «Последний адрес» будет развиваться и дальше? Какие у вас планы на этот счет?
Как я уже говорил, мы приветствуем любую инициативу и готовы оказать любую помощь всем, кто хотел бы принять участие в этом проекте для своего родного города. Например, сейчас обсуждается возможность запуска подобных проектов в Румынии и Грузии. При этом проект развивается не только географически — меняются, трансформируются, адаптируются подходы. Например, таблички, которые были установлены в Кишиневе сегодня, уже на двух языках — на русском и на государственном языке Молдовы (я не специалист, не мне решать, как его правильнее называть — молдавский или румынский). Важна идея, и очень приятно видеть, как она развивается.
