Многих в Молдове потрясло самоубийство несовершеннолетней транс-девочки Фелис, над которой издевались одноклассники. Активисты центра защиты прав ЛГБТ-сообщества Genderdoc-M провели протест перед зданием правительства, а депутаты от правящей партии заявили, что будут внимательно следить за расследованием этого дела. О том, как живут трансгендерные люди в Молдове, как происходит трансгендерный переход, сколько это стоит, и что делает этих людей счастливыми, в интервью редактору румынской версии NM Стеле Унтилэ рассказала трансгендерная женщина Стела Роксана Паскал, которая после смерти Фелис запустила онлайн-петицию, обозначив в ней пять проблем трансгендерных людей.
«Я просто знала, что я девочка»
— Спасибо, что согласилась на интервью. И, пожалуйста, поправляй меня, если буду ошибаться с формулировками. Ты влоггер, рассказываешь на своем YouTube-канале о процессе своего перехода и делаешь это на трех языках: румынском, английском и итальянском.
— Я начала записывать видео об этом прошлой осенью. Хотела бы начать раньше, но телефон с более-менее хорошей камерой у меня появился только осенью. Я хотела рассказать, чтобы люди знали, что есть и другие люди, кроме «нормальных». Хотела вдохновить и других трансгендерных девушек или парней. Хотела показать, что — да, можно двигаться вперед, развиваться и продолжать жить.
— Каким было твое детство?
wikimedia.org
— Я родилась и жила в Кишиневе. Лето проводила в деревне, откуда родом моя мать. Я была непослушным ребенком, постоянно шкодила. Детство было сложное, потому что я была не таким ребенком, как другие, и это проявилось очень рано. Мне было около трех или четырех лет. Я думала о себе, как о девочке, я видела себя девочкой, в то время как взрослые говорили мне, что я — мальчик, и навязывали определенные социальные роли. Я не могла понять, почему.
Ни мама, ни я не знали, что означает слово «трансгендерный». Я просто знала, что я девочка.
— Как на это реагировали твои родственники?
— Не все родственники это понимали, особенно когда мы ездили в деревню. Был случай с сестрой моей матери: меня пытались отучить от того, как я привыкла смотреть на жизнь, какие эмоции проявляю, как говорю, как жестикулирую. Они пытались вытащить это из меня и вложить в меня что-то новое. С мамой у меня никогда не было проблем, даже после того, как я совершила каминг-аут. Она ничуть не удивилась, просто сказала: «Ты всегда была девочкой». Моя мама не знала, что такое трансгендерность, как, впрочем, и я. Я просто знала, что я девочка.
— А твой отец?
— С трех или четырех лет я росла с отчимом. Агрессии с его стороны не было, ему было безразлично. Но от отчима я хотя бы не чувствовала такого неприятия, как от родного отца. После того как я совершила каминг-аут, он стал звонить всем моим родственникам и совершать аутинг (аутинг — публичное разглашение личной информации о сексуальной ориентации или гендерной идентичности человека против его желания и согласия, — NM).
— Насколько я поняла, каминг-аут ты совершила довольно поздно?
— Да, примерно в октябре 2019 года. У меня был сложный период, думала, что времени сделать это уже не будет. Не могла больше так жить: одеваться, как парень, и быть парнем. Не хочется говорить сейчас о плохом. Хочу счастливо прожить эту жизнь, как и любой другой человек.
«Я пыталась убежать от себя»
— Что было в школе?
—Я ходила в школу в Кишиневе. Вернее, в две школы. В первой школе все было хорошо. Не было никаких проблем, мы все были детьми и не чувствовали различий. В новой школе, куда я перешла в четвертом классе, начались проблемы. Я стала ненавидеть эту школу, хотела, чтобы все закончилось как можно скорее. Меня били практически каждый день. И во дворе школы, и за ее пределами. Мальчикам не нравилось, что я такая женственная.
— Подобное отношение было только со стороны одноклассников?
— И со стороны учителей. Были и те, кто меня понимал, но их было немного. Было очень сложно, особенно с одноклассниками.
— У тебя были друзья в детстве?
У меня был друг, который в 1990-х годах эмигрировал со своими родителями в Канаду, и наша дружба быстро закончилась. Я очень любила этого мальчика. Мне было шесть лет, он был на год старше. Он уехал, когда мне было восемь. Было тяжело.
— Как ты оказалась в Италии?
— Я поехала в Италию, потому туда уехала моя мама, как и многие другие из Молдовы. Мне было 15. Там началась новая жизнь, стало полегче: никто не бил и не унижал. Там я встретила Кристиана и влюбилась снова. Он был красивым, галантным, внимательным. Но, к сожалению, мы были просто друзьями. Тогда я одевалась и выглядела как мальчик. Меня заставляли коротко стричься. Мой дядя, который тоже был в Италии, стриг меня.
— Что в итоге с Кристианом стало? Он узнал?
— Он и по сей день не знает. Я никогда не говорила ему и не знаю, видел он мой влог или нет, но у меня не хватило смелости сказать ему об этом. Он был гетеро, видный парень. Я не осмелилась ему сказать.
— Как начался твой трансгендерный переход?
inostranno.ru
— Все началось в Дании в 2019 году. Я вернулась из Италии, потом поехала в Германию, потом в Данию. Немного пожила в Москве и в Англии, но там мне совсем не понравилось. Пять стран. Лучше всего было в Дании. Я бы сказала, что и в Англии хорошо, но я попала туда во время локдауна, когда магазины были закрыты, негде было развлечься, пройтись по магазинам, как мы любим (улыбается).
— Ты пыталась начать новую жизнь?
— На самом деле я пыталась убежать от себя и от того, что общество хочет мне навязать. Я начала переход в Дании в 2019 году. Но мне пришлось приостановить его, потому что начался локдаун.
«Выносить все это больше было нереально»
— Как начинается процедура? Человек идентифицирует себя, как трансгендер. Куда он обращается?
— У нас только все начинает строиться. До сих пор каждый делал все по-своему. Если говорить о других странах, то, например, в моем случае это была Дания, и я обратилась к своему семейному врачу. Мне было очень трудно открыться, потому что я считала это тем, чем считает общество — аномалией. Но доктор сказал мне, что я не должна расстраиваться, потому что в городе нас много, и у него много трансгендерных пациентов, как женщин, так и мужчин.
Когда я это услышала, я почувствовала облегчение. Он сказал, что я должна поговорить с родителями и объясниться им. Мне было очень тяжело, но я им сказала.
В Дании есть специальные клиники, которые занимаются трансгендерными людьми, их еще называют «клиниками сексологии». Они подготовили мое досье и отправили его в клинику. Но начался локдаун, и тогда я самостоятельно начала гормональную терапию, потому что больше выносить все это было нереально.
— А так разве можно? Самостоятельно…
— Не сказала бы, что это неправильно. Это индивидуальный выбор каждого. Я пошла на риск.
— Кроме гормональных препаратов, какие ты еще принимаешь?
— Есть еще препараты, блокирующие тестостерон.
— Что будет, если ты резко прекратишь их принимать?
— Это очень опасно. Как психологически, так и с точки зрения эндокринологии. Особенно психологически, потому что большинство трансгендеров испытывают гендерную дисфорию (состояние дискомфорта или страдания из-за разницы между его биологическим полом и гендерной идентичностью. — NM).
— Ты решила вернуться в Молдову и продолжить свой переход здесь. Это у нас возможно?
— Если говорить о процессе, то мы только сейчас его создаем вместе с Genderdoc-M. Центр проводит тренинги для молдавских специалистов в этой области. Сейчас уже есть группа специалистов: медицинских психологов, эндокринологов, которые занимаются вопросами трансгендерности.
— Если кто-то в Молдове не идентифицирует себя в соответствии со своим биологическим полом, то куда ему можно обратиться?
— Правильнее всего было бы обратиться к семейному врачу. Но, к сожалению, этот процесс у нас еще не запущен. Сейчас можно обратиться в Genderdoc-M и получить список шагов, которые надо пройти. Потом нужно обратиться к эндокринологу, который поможет начать гормональную терапию.
— Можно обращаться к любому эндокринологу или только к определенным специалистам?
— Можно обратиться к любому, но есть трансфобные. Были случаи, когда врачи не хотели проводить тесты. Но я надеюсь, что такого отношения уже нет.
После этого, если человек захочет получить новые документы, придется обратиться к психиатру. Да, к сожалению, придется. В других странах этого уже нет.
Также потребуется психолог, и Genderdoc-M предлагает бесплатные консультации и даже терапию для тех, кто в этом нуждается. После сдачи всех анализов человек начинает лечение с небольших доз, которые постепенно увеличиваются.
«Макияж — это мощная терапия»
— Ты в процессе перехода уже почти два года. Ты принимаешь таблетки каждый день?
— Не могу сказать, каждый день или нет, но есть определенная дозировка, это индивидуально.
— Есть ли побочные эффекты?
— Это зависит от человека. Если у человека есть какие-то сопутствующие болезни, от эстрогенов может развиваться тромбоз. А еще перегрузка печени от таблеток.
— Два месяца назад в видеоролике на своем YouTube-канале ты сказала, что врач сообщил тебе, что сейчас ты (физиологически) находишься в подростковом возрасте, примерно 14 лет. Как это сочетается с тем, что ты выглядишь как взрослый человек, должна ходить на работу, оплачивать счета?
— Это абсолютно не сочетается. Я не справляюсь. С самого начала было трудно, потому что я пыталась контролировать или даже подавить некоторые свои состояния. Потом я поняла, что это бессмысленно. Мозг реагирует и думает так же, как бы это делала 14-летняя девочка.
— Я видела, у тебя есть видео, как ты красишься…
— Это больше, чем просто хобби. Для трансгендерных девушек макияж — это нечто большее, чем для цисгендерных. Это очень важно, потому что это дает мне возможность чувствовать себя красивой, как я всегда хотела. Макияж — это мощная терапия.
— Твой YouTube-канал и социальные сети — это тоже средство терапии?
— Да, когда я общаюсь с людьми по YouTube, мне становится легче. Скорее всего, да, это терапия. У меня есть подруга, ее зовут Дой (от Дойны). В прошлом году она предложила мне рассказывать о своем переходе и обо всем, что я чувствую и думаю.
— Часто сталкиваешься с хейтом в комментариях?
— Не очень, я еще не настолько популярна. Но я блокирую этих людей с самого начала и всегда советую всем сразу блокировать негативные комментарии и не обсуждать это, потому что нет смысла. Был один негативный комментарий. Человек перешел ко мне на канал из Facebook. Комментарий немного выбил меня из колеи, несколько дней я чувствовал себя плохо.
— Любишь ли ты пересматривать свои первые видео? Как фотоальбом?
— Многие трансгендерные девушки не любят оглядываться назад. Мне нравится смотреть, как начинался мой переходный период. До перехода я не могла смотреть на свои старые фотографии. Мне было тяжело. Совсем недавно я сказала себе: «Да, это часть твоей жизни, ты не можешь ненавидеть себя за это, ты должна принять это и двигаться дальше». И это помогло. Сейчас я смотрю на эти фотографии и говорю себе: «OMG, это два совершенно разных человека».
«К сожалению, у меня для этого нет ни документов, ни денег»
— Когда происходят первые перемены при гормональной терапии?
— Все зависит от того, когда человек начинает этот переход. Чем раньше это происходит, тем лучше. Например, в 16 или 20 лет тело еще не полностью развито.
— Когда у тебя были первые результаты?
— Через три месяца кожа становится нежнее, прозрачнее, белее. Через шесть месяцев начинает изменяться форма тела. Оно перестраивается, жиры перемещаются из одних частей тела в другие. Через шесть месяцев начала расти грудь, а через восемь месяцев стала очень заметна. Грудь развивается почти как у цисгендерных девушек — около трех лет, но с небольшой задержкой.
— Как долго длится лечение?
— Всю жизнь.
— Прости за вопрос, но сама операция по изменению пола…?
— Это очень болезненная тема. Не только из-за материальной составляющей, но и из-за справки от психиатра, которую мы ждем по два года. И не во всех случаях ее выдают. А без этой бумаги ты не можешь ничего сделать, даже грудь. Я считаю это дискриминацией: почему цисгендерная девушка может сделать себе операцию по увеличению груди без всякой справки от психиатра? Сдала анализы и все.
— А если получить эту справку, где можно операцию сделать?
— За рубежом. Это стоит около €10 тыс. в зависимости от клиники. Самый развитый рынок в Таиланде, там занимаются вагинопластикой уже 30 лет, у них очень хорошие специалисты. Но в Европе такую операцию тоже делают, а также в Канаде, в Америке.
— Ты хочешь эту операцию сделать?
— Да, очень. Но, к сожалению, у меня нет ни документов, ни денег. И это заставляет меня чувствовать себя очень дисфорично каждое утро, когда я смотрю на себя в зеркало.
«Человек никогда не будет пробовать то, что ему не близко»
— Тебя когда-нибудь критиковали прилюдно незнакомые люди?
— Случаев было не так немного. Прошлым летом, когда я еще даже близко не была похожа на девушку, но уже носила платья, я собиралась на работу в таком виде. К сожалению, критика в основном исходит от цисгендерных женщин. И этого я не понимаю.
— Трудно ли было найти работу в Кишиневе? Говорила ли ты работодателям сразу о своей трансгендерности?
— Было тяжело. Я уволилась в очередной раз. Но на все предложения о работе, которые я вижу и отправляю резюме, получаю только отказы. За два года у меня было две работы в Кишиневе. Первая — неофициальная, но об этом не знала. Через месяц, когда узнала, я ушла. Вторая работа была в очень крупной компании, я проработала там четыре месяца и ушла. У меня был очень хороший начальник, но там была другая иерархическая структура, были руководители отделов, и у меня был конфликт с одним человеком в этом отделе.
— Думаешь проблема была в трансфобии?
— Думаю, да. Из всего отдела только в мой адрес были неподобающие комментарии.
— Ты говорила, что никогда не хотела быть активистом, но после смерти Фелис ты решила создать петицию. В ней ты рассказала о пяти важных шагах. Первый касался информации в школах и медицинских учреждениях. Ты имеешь в виду опасения родителей, что детям, если они узнают о трансгендерности, будет любопытно попробовать?
— Нет, не это. Человек никогда не будет пробовать то, что ему не близко, с чем он не связан. Вы не можете попробовать стать тем, кем вы себя не ощущаете.
— Как, по-твоему, об этом надо говорить? Должны быть специальные уроки в школе? Брошюры в кабинетах врачей? Но где гарантия, что их будут читать?
— Я считаю, что в школе должны быть уроки полового воспитания, где детям бы объясняли, где и какие есть границы в вопросе развития человека.
— С какого класса должны начинать такие занятия? Некоторые говорят, что начинать надо уже в детском саду, но не с сексуальной ориентации, а с того, как они должны реагировать, когда видят обнаженного взрослого. Но даже это пугает родителей.
— Это пугает, потому что они не информированы должным образом о половом воспитании. Они могут подумать бог знает что. Они видят, как какой-то человек выходит к микрофону в парламенте и говорит, что в школе будет введено сексуальное воспитание и все станут бог знает кем. Это, естественно, пугает родителей. Но если им объяснят, что именно будут на этих занятиях обсуждать, я не думаю, что они будут возражать. Да, и такие найдутся, но большинство поймет, что это, наоборот, защитит подростков.
«Когда я дала им удостоверение, у них была шок»
— Второй шаг был об упрощении в Молдове процедуры смены документов для трансгендерных людей. Как у нас обстоят дела в этом плане?
— К сожалению, очень плохо. Сейчас, чтобы получить такие документы, понадобится несколько лет. Два года только на справку от психиатра. А от этой справки до полноценного документа — долгий путь, который, к сожалению, все время затягивается. Надо обращаться в суд, обычно — против Агентства госуслуг. Например, если хочешь изменить имя, сделать это можно легко и быстро. Почему бы не сделать это и для трансгендеров? Потому что, когда человек смотрит на тебя и видит женщину, а ты даешь ему удостоверение личности, где в графе «пол» указано: «мужской», это… Это случилось со мной, когда я устраивалась на работу, и у меня попросили удостоверение личности, чтобы составить трудовой договор. Когда я дала им удостоверение, у них была шок: «Мы передумали, не надо». Сейчас мне смешно, но тогда было не до смеха.
— А погранполиция как реагирует?
— Когда я возвращалась из Англии, я была в женской одежде с накрашенными ногтями и старым паспортом со старой фотографией. Проблем не было, но была реакция в духе: «What?».
— В твоей петиции есть еще просьба обеспечить трансгендерам доступ к инъекциям гормонов с определенными дозами и доступ к гормональной терапии. Сколько примерно стоят такие процедуры в Молдове?
— Зависит от дозы, у всех она разная. Но в моем случае речь идет о 700 леев только за таблетки. Но есть и другие процедуры, которые необходимо делать. Я имею в виду лазерную эпиляцию. В моем случае это не помогло, и я перешла на электроэпиляцию, которая очень болезненна, но результат того стоил. Это дорого и делается ежемесячно. Так что это не просто гормональная терапия.
— Сталкивалась с дискриминацией, когда ходила на эти процедуры?
— Нет, никаких проблем не было, и это меня радует.
— Ты также призываешь штрафовать правоохранительные органы/полицию за преследование жертв трансфобии или попытки настроить обычных людей против трансгендеров. Ты сталкивалась со случаями, когда полицейские были на стороне трансфобов?
— Да, такие случаи бывают. Приходит полиция и вместо того, чтобы встать на сторону жертвы, становится на сторону агрессора. Говорят, что виновна жертва — женщина, потому что она — транс: «Это твоя вина, ты должна соответствовать тому полу, который тебе указали при рождении».
Они [полиция] должны реагировать в соответствии с законом и быть беспристрастными. Были и случаи жестокого обращения со стороны полиции по отношению к геям, лесбиянкам. Все ЛГБТК+ общество прошло через это.
Таких случаев быть не должно, особенно в условиях, когда мы стремимся в ЕС. Но по сравнению с тем, что было 20 лет назад, ситуация изменяется к лучшему. Двадцать лет назад жить в этой стране было невозможно. Очевидно, что предстоит еще много работы. Но люди едут за границу, видят, какая там жизнь, узнают, что есть разные люди, которых принимают в обществе. Почему бы не позволить людям жить своей жизнью?
«Теперь я наконец-то счастлива»
— И тут снова речь зашла об информированности.
— Да, сейчас мы пытаемся запустить несколько проектов, но государство должно участвовать в информировании общества.
— Считаешь, что информировать достаточно или должны также быть механизмы, которые обеспечат инклюзивность? Последний пункт твоей петиции касается равных возможностей при трудоустройстве трансгендерных людей.
— Государство может что-то изменить. Государство — это мы, народ, а наши избранники — это те, кто сидит там, наверху. Они должны принимать инклюзивныен законы. Но сначала они должны отбросить трансфобию и гомофобию. У нас есть такие люди в учебных заведениях. И когда учитель так себе ведет, это передается ученикам, которые очень уязвимы в подростковом возрасте. Очень легко навязать им какую-то идею и заставить их действовать. Если у учителя деструктивные идеи, то и дети становятся деструктивными. Затем с этими идеями они идут дальше по жизни.
— Мы снова возвращаемся к произошедшему с Фелис, которая не только подвергалась травле со стороны сверстников, но и не находила поддержки ни со стороны учителей, ни со стороны администрации школы.
— То, что произошло с Фелис — это очень серьезно. Такое не должно происходить ни с одним ребенком. Это то, чем мы, взрослые, должны заниматься. Предотвращать такие случаи, поскольку у нас есть возможность изменить ситуацию, мы можем воспитать новое поколение. Дети смотрят на своих родителей, на взрослых и копируют отношение, которое они видят.
— Какой совет ты можешь дать родителям, которые заметили, что их дети ведут себя так, как ты вела себя, когда тебе было три-четыре года. Что им делать, если их мальчик идентифицирует себя, как девочка?
— Прежде всего, не рубить с плеча и не паниковать. Многие паникуют. Необходимо понять и осознать: «Окей, мой ребенок может быть другим, и это не повод для осуждения, это не плохо. Мы должны подготовиться к этому».
— Не рано ли в три года вести ребенка к психологу?
— Никогда не рано обратиться к психологу, чтобы понять, что происходит с вашим ребенком. Ну, может, не в три, а в шесть. И тут нужна не просто беседа с психологом, а с психологом, разбирающимся в вопросах трансгендерности. С психологом, который поймет ребенка и выслушает его.
Ребенок очень хорошо считывает эмоции, окружающую среду. Любые эмоции, которые родители пытаются замаскировать, ребенок все равно считает. С самого начала родители должны быть на стороне ребенка, а не общества, которое, видите ли, привыкло видеть ребенка таким.
Будьте на стороне своего ребенка и защищайте его интересы. До 18 лет вы являетесь опекуном, наставником и защитником ребенка. Как родитель, надо быть еще морально готовым дать ребенку шанс стать тем, кем он себя считает.
— Последний вопрос. Ты счастлива?
Я становлюсь счастливее. Я, наверное, впервые в жизни чувствую себя настолько счастливой. Я не помню, чтобы у меня до этого были такие счастливые глаза, чтобы они блестели. Этот блеск стал появляться три-четыре месяца назад, когда я стала видеть в зеркале образ, с которым всегда себя отождествляла. Теперь я наконец-то счастлива. Я хочу жить, хочу радоваться жизни и вдохновлять других.
