Локдаун-таун
Как живет молдавский уездный город K
и его люди во время эпидемии
Спецрепортаж NM
и его люди во время эпидемии
Спецрепортаж NM
Эпидемия коронавируса не только закрыла людей в границах своей страны. Без большой надобности люди предпочитают не передвигаться по стране. Многие ограничились территорией своего населенного пункта, а то и собственного двора. В медиа традиционно активно освещают ситуацию в Кишиневе, где сконцентрирована политическая и экономическая власть. Многие просто не знают и не представляют, что в это время происходит в полуизолированных регионах, о чем там говорят и думают люди. NewsMaker решил это исправить. Журналист и фотограф Михаил Каларашан специально для NM отправился в Кагул и провел там пять дней like a local — живя и общаясь с местными жителями, фиксируя на пленку и в блокнот жизнь и истории города и людей. И в итоге сложил картину жизни (не)типичного регионального города Молдовы во время эпидемии.
Почему Кагул?
Когда мне предложили сделать фотоисторию о карантине в молдавских регионах, стал перечислять в уме города, в которых раньше уже бывал, и города из таблицы официальной статистики случаев заражения Covid-19 в Молдове. Тогда, в начале июля, Кагул был самым зараженным городом после Кишинева и Бельц. Кроме того, Кагул – небольшой город на юге Молдовы, с населением 30 тысяч человек. Это типичный провинциальный молдавский город и, показывая его историю, можно показать историю и других городов, которые могут быть меньше или больше, но, по сути, мало чем отличаются.
Дорога на Юг
Полупустой перрон южного вокзала. На крайней правой платформе припаркован «Спринтер» с табличкой «Chisinau - Cahul». В нескольких метрах от него, усевшись на лавочку, о чем-то своем болтают водители. В билете время отправления – 16:50. Мы должны тронуться через 10 минут, но в салоне только три человека: я, еще один парень и женщина. Парень выйдет в Леова, женщина – в Хынчештах.
В некарантинное время невозможно представить себе такую картинку: Кишинев-Кагул, 165 км и всего один пассажир до конечной.
Конечно, пассажиров было больше, но все они из сел в небольшие города, или из городов в села, встречающиеся по маршруту в Кагул. Крестьяне, купившие духовку в Хынчештах, молодые люди с крепким загаром дачника, старики – все они находятся в маршрутке не более часа. И все без масок.
Вообще, маска, особенно за пределами Кишинева, стала неким социальным пропуском, без которого ты как гражданин лишен многих возможностей. Без маски ты не можешь сесть в автобус, но это вовсе не значит, что ты обязан постоянно ее носить.
Всякий раз, когда водитель останавливался на обочине в селах и перекрестках, в маршрутку входили люди в масках, но, еще не дойдя до своего места, они спускали их на подбородок или снимали полностью. Аналогичная ситуация и при выходе из маршрутки. Словно дверь не откроется, если будешь без маски.
Водитель, который должен следить за соблюдением масочного режима, сам ее не носит. Маска или висит на зеркале заднего вида, или спрятана в карман. Иногда встречные машины моргают дальним светом, предупреждая, что впереди полиция, и водитель сразу же надевает маску. Стоит патрулю проехать мимо, и маска отправляется на прежнее место.
Если вслушаться в разговоры – и водитель, и пассажиры в большинстве своем не верят в опасность вируса. По их мнению, за этим кто-то стоит получает большую прибыль от сложившейся ситуации. В то время как они, простые люди, несправедливо несут убытки и к тому же вынуждены стеснять себя мерами защиты.
Водитель, который должен следить за соблюдением масочного режима, сам ее не носит. Маска или висит на зеркале заднего вида, или спрятана в карман. Иногда встречные машины моргают дальним светом, предупреждая, что впереди полиция, и водитель сразу же надевает маску. Стоит патрулю проехать мимо, и маска отправляется на прежнее место.
Если вслушаться в разговоры – и водитель, и пассажиры в большинстве своем не верят в опасность вируса. По их мнению, за этим кто-то стоит получает большую прибыль от сложившейся ситуации. В то время как они, простые люди, несправедливо несут убытки и к тому же вынуждены стеснять себя мерами защиты.
Город встречает
Маршрутка останавливается в самом центре Кагула – по диагонали от здания Молдтелекома. Тут же стоянка таксистов. Первое, на что обращаешь внимание, – много людей.
В основном это молодежь: мамы с колясками, влюбленные парочки, большие компании подростков. Их много, они веселятся, громко разговаривают, и кажется, что никакой пандемии нет.
Все это осталось там, в Кишиневе, и стоило проехать границу столицы, как болезнь превратилась в миф – все об этом слышали, но мало кто видел.
Это ощущение прерывается доносящимися издалека звуками сирен машин скорой помощи. Иллюзорная картинка идеального мира, в котором нет ковида, рушится, когда мимо проезжает экипаж скорой помощи, внутри которой одетые в специальные костюмы врачи едут на вызов, проезжая на красный свет, не останавливаясь. Позже на глаза попадаются люди пожилого возраста, с масками на лицах. Похоже, пандемия здесь такая же, как в столице. Или все же нет?
Это ощущение прерывается доносящимися издалека звуками сирен машин скорой помощи. Иллюзорная картинка идеального мира, в котором нет ковида, рушится, когда мимо проезжает экипаж скорой помощи, внутри которой одетые в специальные костюмы врачи едут на вызов, проезжая на красный свет, не останавливаясь. Позже на глаза попадаются люди пожилого возраста, с масками на лицах. Похоже, пандемия здесь такая же, как в столице. Или все же нет?
«Было очень страшно – едешь по городу, а там полтора человека»
Лапаевка – один из спальных районов Кагула. Здесь находится Паб, владелец которого несколько лет назад вернулся из Европы, выкупив рецепт английского пива. Сейчас этот паб – одно из лучших питейных заведений Кагула. За столом, лениво покуривая, сидят люди средних лет, улыбаются и смеются, обсуждая какие-то темы.
Когда на район опустились сумерки, половина столиков опустела, и на террасу вышел официант, чтобы их протереть. Нужно сказать – единственный в маске из персонала паба.
Совсем скоро наступила конкретная темнота, пришло время ехать домой. Я остановился у друзей, которые живут в «15-ом» районе Кагула – от Паба это в противоположном конце города. Общественный транспорт не ходит с марта и запустился лишь 10 июля. Тогда он еще не ходил, поэтому пришлось вызвать такси.
Приехала уставшая синяя «Дачия», за рулем молодой парень, уже привычно – без маски. Ехать всего 10 минут, я начинаю расспрашивать, как работалось во время жесткого локдауна, и как сейчас?
Приехала уставшая синяя «Дачия», за рулем молодой парень, уже привычно – без маски. Ехать всего 10 минут, я начинаю расспрашивать, как работалось во время жесткого локдауна, и как сейчас?
«В марте и апреле было очень страшно – едешь по городу, а там полтора человека, работы нет. Сейчас тоже не очень, но хоть что-то есть».
Мне стало любопытно, почему он не надел маску, ведь таксисты обязаны соблюдать меры безопасности, и в Кишиневе водители такси рассказывали, что их даже штрафовали на 22500 лей за несоблюдение.
«У нас полиция не штрафует, а просто рекомендует – надевайте маски. Ни меня, ни моих коллег не штрафовали. Не было еще таких случаев».
И правда, мы проезжаем мимо дорожного патруля – никакой реакции полиции. Находясь в Кагуле, я еще какое-то время обращал внимание на отсутствие масок, пока просто не привык к тому, что чем дальше от Кишинева, тем более «рекомендательный» характер носят ограничения и требования властей. Все всё знают, но закрывают на это глаза.
«Передайте в Кишинев: нам надоело сидеть дома, мы работать хотим»
К 11 утра южное солнце дает о себе знать. Парадоксально, но, несмотря на крошечные размеры Молдовы, есть разница между севером, центром и югом – на юге действительно жарче. Солнце делает человека ленивым, и любые передвижения даются с трудом. Несмотря на это, на улице достаточно людей, и все они плавно стягиваются к рынку.
По своей концепции кагульский рынок очень похож на кишиневский Piața Centrală: он разбросан по нескольким кварталам в центре города.
По своей концепции кагульский рынок очень похож на кишиневский Piața Centrală: – он разбросан по нескольким кварталам в центре города.
Это бесконечные магазины со строительными материалами, косметикой, бытовой техникой и посудой, с одеждой и велосипедами. В эпицентре этих коммерческих кварталов находится крытый рынок, у которого несколько входов. У каждого дежурит человек с термометром. Его главная задача – измерять температуру и не пускать людей без масок. Возле него находится и бутылочка с дезинфектантом.
Возможно, контроль на входе влияет на то, что людей на рынке меньше, чем на территории вокруг него. Возможно, так было всегда.
Стеллажи с товаром могут похвастаться большим выбором, особенно в вещевых отделах. Иногда не сразу заметишь продавца.
В масках на жаре невозможно дышать. Некоторые продавцы спускают их на подбородок, другие же нашли выход получше – защитный экран, как у врачей. Такой девайс на лицах женщин среднего возраста выглядит фантастически, особенно в контексте места.
В масках на жаре невозможно дышать. Некоторые продавцы спускают их на подбородок, другие же нашли выход получше – защитный экран, как у врачей. Такой девайс на лицах женщин среднего возраста выглядит фантастически, особенно в контексте места.
Зайдя в молочный отдел, я сразу оказался в центре внимания всех продавцов. Люди видят приезжего журналиста с камерой и воспринимают его не как человека, а как рупор, с помощью которого можно достучаться «наверх», в Кишинев.
Подхожу к первой женщине, начинается диалог:
– Боитесь ли вы вируса?
– Нет, а чего мне его бояться, я уже жизнь прожила. Что даст бог, то и будет, не нужно бояться. Молодые люди – вот пусть они боятся. А нам чего бояться? Мы старики, прожили жизнь, мы через все прошли, нас уже ничем не удивишь.
– Что было самым трудным, когда вы сидели дома?
– Одиночество. Разучились ходить. Привыкли работать, а теперь дома сидели. Тяжело было и материально, и физически. На работе среди людей легче. Человеку нужно общение, сколько можно сидеть дома в четырех стенах. Так что передайте в Кишинев: нам надоело сидеть дома, мы работать хотим.
– Боитесь ли вы вируса?
– Нет, а чего мне его бояться, я уже жизнь прожила. Что даст бог, то и будет, не нужно бояться. Молодые люди – вот пусть они боятся. А нам чего бояться? Мы старики, прожили жизнь, мы через все прошли, нас уже ничем не удивишь.
– Что было самым трудным, когда вы сидели дома?
– Одиночество. Разучились ходить. Привыкли работать, а теперь дома сидели. Тяжело было и материально, и физически. На работе среди людей легче. Человеку нужно общение, сколько можно сидеть дома в четырех стенах. Так что передайте в Кишинев: нам надоело сидеть дома, мы работать хотим.
Не успеваю закончить разговор, как слышу голос позади меня – другая продавщица, не дожидаясь моего внимания, высказывает свое мнение о происходящем:
«Все остановилось с этой пандемией, все с ног на голову перевернулось. Экономика полностью упала. Летом люди должны работать, чтобы пойти в зиму с каким-то запасом, и я не только деньги имею в виду. Животных нужно кормить. Если, не дай бог, повторится все – это не смешно, это страшно. Я не боюсь болезни. Я только за детей, за внучку боюсь. Немного не верила сначала. Никто до конца правды не знает. Есть болезнь, но многие пользуются этим, преследуют цель, но не в нашу пользу.
У тех, кто наверху, нет ответственности за людей. Должны были бы приходить к пенсионерам и выдавать им маски. Или дешевле продавать. Слышала о том, что дети будут в школе ходить в масках. Они задают себе вопрос: сколько человек в одной семье, и маску нужно менять каждые три часа. И перчатки, и антисептик. Поражает то, что нет сопереживания. Нас ни во что не ставят. Правительство бросило. Столько гуманитарной помощи идет, и все равно больницы жалуются. Больше тысячи леев идет на человека в месяц, на маски и антисептик. Каждые два часа я меняю маску, потому что боюсь за свое здоровье.»
«Все остановилось с этой пандемией, все с ног на голову перевернулось. Экономика полностью упала. Летом люди должны работать, чтобы пойти в зиму с каким-то запасом, и я не только деньги имею в виду. Животных нужно кормить. Если, не дай бог, повторится все – это не смешно, это страшно. Я не боюсь болезни. Я только за детей, за внучку боюсь. Немного не верила сначала. Никто до конца правды не знает. Есть болезнь, но многие пользуются этим, преследуют цель, но не в нашу пользу.
У тех, кто наверху, нет ответственности за людей. Должны были бы приходить к пенсионерам и выдавать им маски. Или дешевле продавать. Слышала о том, что дети будут в школе ходить в масках. Они задают себе вопрос: сколько человек в одной семье, и маску нужно менять каждые три часа. И перчатки, и антисептик. Поражает то, что нет сопереживания. Нас ни во что не ставят. Правительство бросило. Столько гуманитарной помощи идет, и все равно больницы жалуются. Больше тысячи леев идет на человека в месяц, на маски и антисептик. Каждые два часа я меняю маску, потому что боюсь за свое здоровье.»
Ситуация повторилась – продавщица напротив спрашивает: «Так вирус действительно есть? Вы же из Кишинева, должны знать». Спустя 15 минут молочный отдел превратился в самый натуральный базар, где каждый выкрикивает то, о чем думает, не ожидая, что его услышат.
«Молдаване привыкли, что они пашут и выпутываются из разных ситуаций. Куда его не кинь, он будет работать. Хоть в России, хоть за границей, мы – трудолюбивый народ. У меня были запасы во время карантина. У меня свой дом – птица, поросенок… Мы съели запасы, и я вышла на рынок. Сколько это будет продолжаться… Нужно работать. Больше всего боялась, что люди начнут грабить и залезать в дома».
«Молдаване привыкли, что они пашут и выпутываются из разных ситуаций. Куда его не кинь, он будет работать. Хоть в России, хоть за границей, мы – трудолюбивый народ. У меня были запасы во время карантина. У меня свой дом – птица, поросенок… Мы съели запасы, и я вышла на рынок. Сколько это будет продолжаться… Нужно работать. Больше всего боялась, что люди начнут грабить и залезать в дома».
Несмотря на то, что работа этих людей фактически вернулась в прежнее русло, коронавирус здесь – ньюсмейкер №1.
«Даже представить было нельзя, что так может все парализовать»
Недалеко от рынка, на бульваре Республики, есть автостанция. Несмотря на то, что это лишь филиал главной автостанции, состоящий из небольшого киоска под крышей без стен, и без нормальной платформы для автобусов, большая часть пассажиров, уезжающих на север, покупают билеты и отправляются в путь именно отсюда. Дело в том, что центральная автостанция находится на окраине города, не в самом удобном месте.
Филиал автостанции всегда оживлен. В основном его наполняют люди, уезжающие в пригороды Кагула, или в соседний Кантемир. Еще до локдауна из-за закрытия границ кишиневские маршрутки ломились от пассажиров до Кишинева, и люди, которым нужно было попасть в пригород, ждали на улице и садились лишь перед самым отправлением. «Садились» – не совсем верное слово – они стояли в проходе.
С приходом пандемии ситуация изменилась. По словам Олега Суручану – директора автостанции, сейчас предприятие работает в убыток.
На это есть несколько связанных между собой причин. Во- первых, границы на замке, и многие международные рейсы до сих пор не курсируют. Международные рейсы связаны с региональными – в стране лишь один аэропорт, в Кишиневе. Такая же ситуация с железнодорожными и автобусными поездками – большая часть из них отправляется именно из Кишинева. Если международных рейсов нет, нет и смысла ездить по стране. Вторая причина – отсутствие студентов, потому что учебные заведения закрыты. Третья – возрастные ограничения (напомним, что в Молдове действует ограничения на перемещение лиц старше 63 лет).
«Раньше я считал, что бизнес пассажирских перевозок умрет последним, но теперь думаю, что он умрет первым. Даже нельзя было представить, что может так все парализовать».
Если в ближайшее время ситуация с пандемией и запретами не начнет меняться, эту отрасль ждет серьезный кризис: перевозчики начнут сокращать рейсы. Ежедневно через Кагул в сторону Италии и Турции проезжают около пяти частных автобусов. Следуя через Кагул без остановки, они не платят налог и ничего не оставляют в городском бюджете.
«Психически давит, что везде говорят об этом»
На окраине города с северной стороны, справа, если ехать в сторону центра, есть небольшой съезд. Пыльная дорога, с обеих сторон жилые двухэтажные дома, напоминающие старые бараки из котельца. В конце дорога заканчивается старыми воротами. Это территория кагульского железнодорожного вокзала. У беседки сидит мужчина, на вид лет 50. Он внимательно нас рассматривает – случайные люди здесь редкость.
Сфотографировать себя не разрешил, но немного рассказал о своей работе. Он составник, формирует составы – по весу, типу вагонов и т.д. Через их ЖД станцию следуют составы в Джурджулештский порт. Из-за особенностей рельефа состав нужно дробить надвое, чтобы он стал легче. Но сейчас, когда фактический товарооборот заметно упал, в его работу входит все, что касается самой станции – он даже траву косит.
Сфотографировать себя не разрешил, но немного рассказал о своей работе. Он составник, формирует составы – по весу, типу вагонов и т.д. Через их ЖД станцию следуют составы в Джурджулештский порт. Из-за особенностей рельефа состав нужно дробить надвое, чтобы он стал легче. Но сейчас, когда фактический товарооборот заметно упал, в его работу входит все, что касается самой станции – он даже траву косит.
«Раньше было интереснее, когда ходили поезда в Кантемир и были люди».
Войдя в зал ожиданий, переносишься на 10-20 лет назад: «Уголок пассажира» с буквами, сделанными вручную; билетная касса, облепленная листовками с информацией для пассажиров. На месте кассира сидела женщина. Она попросила ее не фотографировать и нигде не указывать ее имя и должность.
«Пандемия очень повлияла на наше предприятие. Из-за закрытых границ все приостановилось. Не знаю, как выживет наше предприятие. Мы – государственное предприятие, но считаемся на самофинансировании и зависим от того, как зарабатываем. Мы обслуживаем порт Джурджулешты и все, что с ним связано и получаем деньги от товарооборота там.
Лето пролетит, впереди зима, неизвестно, чего ждать людям. У нас на железной дороге и так зарплаты очень маленькие, в среднем люди получают 2300. Во время карантина получали еще меньше. 70 процентов. Морально тяжело из-за скачка цен. Понимаю, что нужно поддерживать людей, они борются и мучаются, но ведь есть и другие категории людей, как им жить? Нужно стараться всем помогать, а не кому-то больше. Скоро будут выборы, и я даже не хочу голосовать, я не знаю, за кого голосовать. Не знаю, кому доверять».
Важно сделать небольшую ремарку: с ЖД станции Кагула пассажирские рейсы не отправляются. Но касса работает. Люди покупают здесь билеты в Москву, Петербург, Бухарест. Фактически, кассир – единственный человек, контактирующий с пассажирами. Когда в марте объявили ЧС, железнодорожную станцию закрыли на карантин, и всех отправили по домам. На работу выходили лишь дежурные сотрудники, и в редких случаях некоторых сотрудников поднимали по вызову.
«В коллективе все боялись. Нас отправили домой, работали только дежурные.
У нас работают люди предпенсионного возраста. Молодые не приходят на такую зарплату. У меня первое время такая паника была, приходила на работу и боялась. У знакомой на работе заболела женщина, я старалась не общаться, только по телефону. Сейчас уже немного успокоилась, но все равно это давит на психику. Психически давит, что везде говорят об этом. Просто нужно переключаться. Сначала очень боялась заболеть, а сейчас взяла себя в руки и полегче стало.
Предприятию очень тяжело, оно очень пострадало из-за коронавируса. Что будет дальше, неизвестно».
Лето пролетит, впереди зима, неизвестно, чего ждать людям. У нас на железной дороге и так зарплаты очень маленькие, в среднем люди получают 2300. Во время карантина получали еще меньше. 70 процентов. Морально тяжело из-за скачка цен. Понимаю, что нужно поддерживать людей, они борются и мучаются, но ведь есть и другие категории людей, как им жить? Нужно стараться всем помогать, а не кому-то больше. Скоро будут выборы, и я даже не хочу голосовать, я не знаю, за кого голосовать. Не знаю, кому доверять».
Важно сделать небольшую ремарку: с ЖД станции Кагула пассажирские рейсы не отправляются. Но касса работает. Люди покупают здесь билеты в Москву, Петербург, Бухарест. Фактически, кассир – единственный человек, контактирующий с пассажирами. Когда в марте объявили ЧС, железнодорожную станцию закрыли на карантин, и всех отправили по домам. На работу выходили лишь дежурные сотрудники, и в редких случаях некоторых сотрудников поднимали по вызову.
«В коллективе все боялись. Нас отправили домой, работали только дежурные.
У нас работают люди предпенсионного возраста. Молодые не приходят на такую зарплату. У меня первое время такая паника была, приходила на работу и боялась. У знакомой на работе заболела женщина, я старалась не общаться, только по телефону. Сейчас уже немного успокоилась, но все равно это давит на психику. Психически давит, что везде говорят об этом. Просто нужно переключаться. Сначала очень боялась заболеть, а сейчас взяла себя в руки и полегче стало.
Предприятию очень тяжело, оно очень пострадало из-за коронавируса. Что будет дальше, неизвестно».
Временами ее голос дрожал. В этом голосе чувствовалось, что человек, во-первых, любит свою работу. Во-вторых, ей не безразлична дальнейшая судьба предприятия, и эту судьбу она воспринимает почти как собственную.
Требование анонимности – это явление, с которым впоследствии я не раз сталкивался в Кагуле. В основном это касается бюджетников. Люди изнутри видят, как обстоят дела, они откровенно (на условиях анонимности) говорят о проблемах, жалуются, впадают в эмоции, но открыто заявить об этом, не скрывая имени и лица, боятся.
Требование анонимности – это явление, с которым впоследствии я не раз сталкивался в Кагуле. В основном это касается бюджетников. Люди изнутри видят, как обстоят дела, они откровенно (на условиях анонимности) говорят о проблемах, жалуются, впадают в эмоции, но открыто заявить об этом, не скрывая имени и лица, боятся.
«Те, кто ограничения вводил – они не страдают»
Если свернуть с центральных улиц во дворы, удивляет количество детей. Собравшись толпой, они играют в прятки, катаются на качелях. В общем, заняты своими детскими, пока что беззаботными делами.
На Липованке (один из районов Кагула) одна такая стая детворы окружила нас со всех сторон. Они – школьники и дошколята. Самый старший во втором классе. Почти все занимаются единоборствами в местной спортивной школе, и сейчас не ходят на тренировки.
На прямой вопрос: «По школе скучаете?», смущенно и не сразу отвечают: «Да», а потом заливаются смехом.
Недалеко от этого места находится Детская спортивная юношеская школа №2. Это старое здание белого цвета с зелеными оконными рамами, неподалеку от соленого озера и футбольного поля.
У крыльца копошатся щенята. Когда подошли поближе, щенки стали лаять, и на их лай вышел человек в черной мастерке с капюшоном.
У крыльца копошатся щенята. Когда подошли поближе, щенки стали лаять, и на их лай вышел человек в черной мастерке с капюшоном.
Этот человек – Валерий Иванович, и он уже 36 лет работает в этой школе тренером. Всего у него 50 учеников в возрасте от 9 до 12 лет. Он тренер по греко-римской борьбе. Последние четыре месяца из-за пандемии сидит дома. Признается, что ему каждый день звонят ученики с вопросом, когда начнутся тренировки, но сетует, что «нас откроют в последнюю очередь. Нас и бокс». Его это беспокоит еще и потому, что многие дети теряют форму на карантине – много едят, мало двигаются.
Сам же он к вирусу относится серьезно, но без страха:
«Он есть, но его сильно раздувают. Я никого не видел больного, ни в своем подъезде, ни в доме, ни в гараже. Они есть, но их мало. Чего бояться? Если бояться, можно умереть и до болезни. Надо хорошо питаться, хорошо дышать, бегать, меньше об этом думать. Не вечная зараза, пройдет…»
Сам же он к вирусу относится серьезно, но без страха:
«Он есть, но его сильно раздувают. Я никого не видел больного, ни в своем подъезде, ни в доме, ни в гараже. Они есть, но их мало. Чего бояться? Если бояться, можно умереть и до болезни. Надо хорошо питаться, хорошо дышать, бегать, меньше об этом думать. Не вечная зараза, пройдет…»
Во время карантина закрыли все учебные заведения, в том числе детские сады и школы. И если школьники, пусть дистанционно, но учились, то детсадовцы «повисли» на плечах родителей. Мне не удалось взять открытое интервью у воспитательниц. Причина все та же – люди не хотят открыто говорить о своих проблемах. Но готовы рассказывать анонимно.
«Не предусмотрели так, как надо. Они ввели ограничения, но не подумали, кто будет страдать. Те, кто ограничения вводил, те не страдают».
Воспитательницы очень недовольны решением закрыть садики и еще больше недовольны тем, что их до сих пор не открыли. По их мнению, очень важно, чтобы ребенок находился в окружении сверстников – это помогает социализации и снижает риск социальной депривации.
Их возмущает еще и то, что большая часть детей осталась без присмотра, потому что родители уже вышли на работу.
Их возмущает еще и то, что большая часть детей осталась без присмотра, потому что родители уже вышли на работу.
В лучшем случае, за детьми присматривает бабушка или старшие братья, сестры. В худшем – детей берут с собой на работу, где риск заражения, по мнению воспитательниц, так же велик, как если бы детские сады работали.
Также они уверены, что из-за закрытых садов увеличилось число детских травм: «Каждый родитель воспитывает как может. На спичках учат детей считать, потому что другого нет. А ребенку интересно, что можно сделать с этими спичками. Увидел у мамы, что их можно поджигать, начинает жечь».
«Закрываем садики, все учреждения, а на какие деньги люди дома сидеть будут? Как им работать, как им добираться? Те же врачи – у них что, нет детей? Где они их оставляют? Дежурные группы, в первую очередь медики, полицейские, которые работают нон-стоп, – что им делать».
Воспитательницы тоже не могут представить, какой будет их работа, когда сады все же откроют. Заставят ли детей все время находиться в масках?
«Дети постоянно все трогают, все тащат в рот. Как их уберечь от вируса?»
/Накануне моей поездки в Кагул, в центре Кишинева был митинг недовольных родителей. Главным их требованием было открытие детских садов/
«Дети постоянно все трогают, все тащат в рот. Как их уберечь от вируса?»
/Накануне моей поездки в Кагул, в центре Кишинева был митинг недовольных родителей. Главным их требованием было открытие детских садов/
Кагул – город-курорт
Nufărul Alb – визитная карточка Кагула. Многие знают о городе как раз благодаря этому санаторию. В 1960 году здесь обнаружили уникальную минеральную воду, а спустя пару десятилетий на этом месте уже был санаторий, который в 1992 году назвали Nufărul Alb.
Санаторий – это не только про лечение и пользу для организма. Это про культуру.
В Кагуле санаторий был магнитом для иностранцев. В докоронавирусное время в город приезжали из СНГ и Евросоюза, и приезжали в основном одни и те же люди – год за годом. Они создавали в городе особую атмосферу.
Когда готовил этот материал, санаторий был закрыт на карантин, внутрь никого не пускали, но нам удалось пообщаться с начальником охранной бригады Михаилом Мокану. По его словам, карантин уничтожил ту самую уникальную атмосферу, которая царила в санатории, потому что ушли люди. Сразу после закрытия на карантин сотрудников вынудили написать заявления на отпуск за свой счет. Многие успели найти другую работу и вряд ли вернутся обратно, хотя работали здесь долгие годы.
Когда готовил этот материал, санаторий был закрыт на карантин, внутрь никого не пускали, но нам удалось пообщаться с начальником охранной бригады Михаилом Мокану. По его словам, карантин уничтожил ту самую уникальную атмосферу, которая царила в санатории, потому что ушли люди. Сразу после закрытия на карантин сотрудников вынудили написать заявления на отпуск за свой счет. Многие успели найти другую работу и вряд ли вернутся обратно, хотя работали здесь долгие годы.
Михаил рассказывает, что в санатории был очень сплоченный, дружный коллектив – как семья. И к ним приезжали одни и те же люди – в одно и то же время года. В этом был особый шарм, когда вокруг тебя – не безразличный персонал, а почти друзья.
Карантин поставил на этом крест – и на персонале, и на постояльцах. Пока не снимут ограничения на въезд в страну и не отменят обязательный карантин по прибытию в Молдову, санаторий не заработает. Конечно, Михаил надеется, что это скоро произойдет. Но, скорее всего, в отличие от других санаториев и баз отдыха, Nufărul Alb откроется в числе последних. Лечение минеральными водами невозможно перевести в бесконтактный режим.
«Максимум месяц, и они все равно бы умерли»
В километре от санатория есть пресное озеро – «преска» на местном диалекте. Купание в нем запрещено – несколько лет назад в нем находили холеру. Это никого не останавливает, и пляж забит битком. Кто-то ныряет, плещется, другие стоят на берегу, загорают. Конечно, никакой социальной дистанции не соблюдают. Отдыхающие реагируют на камеру, начинают свистеть.
Недалеко от линии пляжа спасатель на лодке выкрикивает через громкоговоритель призыв покинуть территорию. Он повторяют фразу раз за разом, и его, конечно, никто не слушает. Устав, он уплывает обратно на лодочную станцию.
“
– Вы пытались разогнать людей?
– Да, а что толку? Не слушают.
– Вы их разгоняете из-за пандемии?
– Конечно.
– А как сами к вирусу относитесь?
– Я молодой, мне незаметно.
– Да, а что толку? Не слушают.
– Вы их разгоняете из-за пандемии?
– Конечно.
– А как сами к вирусу относитесь?
– Я молодой, мне незаметно.
– Вы пытались разогнать людей?
– Да, а что толку? Не слушают.
– Вы их разгоняете из-за пандемии?
– Конечно.
– А как сами к вирусу относитесь?
– Я молодой, мне незаметно.
– Да, а что толку? Не слушают.
– Вы их разгоняете из-за пандемии?
– Конечно.
– А как сами к вирусу относитесь?
– Я молодой, мне незаметно.
Заметив мой интерес к теме ковида, стоящий рядом рыбак (его зовут Максим, и он любит после работы прийти сюда порыбачить в тишине) вклинивается в наш разговор и довольно громко, но куда-то в пространство говорит:
«Я смотрю по себе, как человек, переболевший в легкой форме. Самые тяжелые были первые четыре дня. Я не мог сбить температуру. И кашель… В любом случае, беречься надо. Но статистика смертности такая же, как и в прошлом году – умирает не больше, просто об этом [коронавирусе] говорят. Работаю в Апелляционной палате, аварий и несчастных случаев столько же, сколько и до пандемии. Люди действительно болеют и умирают, но, если смотреть на статистику по умершим, у всех были сопутствующие заболевания. Максимум месяц, и они все равно бы умерли. Например, сахарный диабет... У человека хроническое заболевание, иммунитет постоянно с ним борется, он ослаблен. Приходит вирус, и иммунитет просто перестает бороться, это логично».
«Я смотрю по себе, как человек, переболевший в легкой форме. Самые тяжелые были первые четыре дня. Я не мог сбить температуру. И кашель… В любом случае, беречься надо. Но статистика смертности такая же, как и в прошлом году – умирает не больше, просто об этом [коронавирусе] говорят. Работаю в Апелляционной палате, аварий и несчастных случаев столько же, сколько и до пандемии. Люди действительно болеют и умирают, но, если смотреть на статистику по умершим, у всех были сопутствующие заболевания. Максимум месяц, и они все равно бы умерли. Например, сахарный диабет... У человека хроническое заболевание, иммунитет постоянно с ним борется, он ослаблен. Приходит вирус, и иммунитет просто перестает бороться, это логично».
Спасатель закуривает сигарету – через 10 минут он снова отправится на лодке к пляжу разгонять отдыхающих. Отдыхающие снова будут пропускать его слова мимо ушей. А Максим и дальше будет тянуть свою леску. Люди в городе и дальше будут толпиться, не соблюдая дистанцию, не надевая маски, пожимая друг другу руки. И каждый из них на вопрос: «Как вы относитесь к карантину», будет отвечать: «Это так ужасно, за что нам все это? Поскорее бы это все закончилось».
«Мы не сможем вернуться к нормальному образу жизни»
Хора – это то, что выделяет Кагул на фоне остальных городов. Здесь это не просто танец, но и традиция. В центре города есть площадь Piața Horei, на которой каждое воскресенье собирались музыканты и танцоры – любители и профессионалы – и танцевали хору. И молодежь, и люди в возрасте объединялись в танце, а на небольшой сцене играла живая народная музыка, и все пространство вокруг заполнялось этими вибрациями. Карантин приостановил эту традицию. Несмотря на то, что сейчас лето, и погода располагает к танцам, ни музыканты, ни люди на Хоре не собираются.
Карантин нанес большой удар по бизнесу, связанному с мероприятиями. Фотографы, музыканты, ведущие мероприятий, свадебные салоны – все сейчас простаивают из-за запрета на проведение торжеств. Но, кроме финансовой стороны, для некоторых отсутствие возможности выйти на сцену – еще и психологически сложное испытание. Чтобы взглянуть поближе на эту сторону карантина, мы пообщались с одним из танцоров кагульского ансамбля народных танцев Nufărul izvoraș.
Мариус Мирон
– школьник, видеоблогер, волонтер в общественных организациях, рэпер и, конечно, танцор. Ему 18 лет, 12 из которых он занимается танцами. С приходом карантина его профессиональная деятельность приостановилась, а коллектив разошелся по домам. С марта до середины июля они даже не репетировали.
“
Я занимаюсь танцами 12 лет и не представляю себе жизнь без этого. Когда выходишь на сцену, и видишь, сколько народа в зале, и все смотрят на тебя... И от тебя зависит драматическая судьба ансамбля. И когда делаешь первый шаг на сцене, это непередаваемо. Когда начался карантин, думал, у меня будет время на отдых, но понял, что это больно для меня морально. Я репетировал дома, но понял, что – не та атмосфера. Первые три-четыре раза получилось, но дальше не смог. В репетиционном зале у нас команда, шутки, мы смотрим друг на друга и восхищаемся, вдохновляемся. Репетиции… я люблю репетицию, я обожаю репетицию. Мне нравится общаться, мы шутим, и мы танцуем. А когда я один – это просто зарядка. Я очень жду выступлений.
Мариус в этом году перешел в 12 класс. Его родители – учителя, и, когда школьники перешли на дистанционное обучение, он оказался по обе стороны баррикады.
“
Скучаю по одноклассникам. После долгого урока выйти на перемену, поболтать и пошутить.
Родителям было непросто. Я им помогаю. Они же не моего возраста, чтобы во всем разбираться. Они не могут пользоваться программами, и я помогаю им [разобраться], потому что это их работа.
Родителям было непросто. Я им помогаю. Они же не моего возраста, чтобы во всем разбираться. Они не могут пользоваться программами, и я помогаю им [разобраться], потому что это их работа.
Мы не сможем вернуться к нормальному образу жизни. Мы все уже привыкли к жизни в карантине – сидеть дома и ничего не делать. Работать дистанционно.
“
Думаю, это как революция. Потому что мы научились работать дистанционно и будет непривычно вернуться в школу, в офис на работу. Хорошо, что научились мыть руки, носить маски и перчатки, и после пандемии это станет нормой. Меня не будет пугать ношение маски. Но только не на репетиции.
У Мариуса есть мечта – уехать учиться заграницу, но после учебы непременно вернуться в Молдову, в родной Кагул. В свои 18 лет он побывал в 18-и странах и прекрасно понимает, как люди живут «там» и как «здесь», и его это не смущает. Напротив, совсем недавно он стал делать видеоинтервью с успешными предпринимателями Кагула. Ему интересно узнавать, как человек преодолел трудности, смог взять на себя ответственность и вырастить собственный бизнес на нашей сложной для этого почве. Он и сам в будущем хочет стать таким же – человеком, который не боится, а делает.
«Страны, где рулит "кумэтрия", с такими проблемами еще долго не разберутся»
Анна-Мария и Саша
– молодая пара. Они родились в Кагуле, но по разным причинам покинули его сразу после школы. Ана-Мария в 2015 году поступила в Высшую школу экономики (Москва, Россия) на факультет «Дизайн медиа и коммуникации». После окончания вуза в 2019 году вернулась в Кагул и сейчас живет с родителями. Саша уехал из Кагула еще школьником. Он бросил учебу в середине 12-го класса, в 2014 году, и уехал сначала в Тараклию, а потом в Кишинев. В 2019 году он, как и Анна-Мария, вернулся в родной город.
Сейчас Анна-Мария работает дизайнером архитектурной среды – создает проекты для фирм и частных заказчиков. Саша в марте, прямо перед локдауном, купил фотоаппарат и начал заниматься фотографией. Они мечтают переехать из Кагула в большой город, где больше возможностей для реализации их потенциала. Но сейчас, когда границы закрыты, и нет никакой ясности даже на ближайшее будущее, их планы тоже встали на паузу.
У Анны-Марии родители – врачи. Отец психиатр, мать медсестра. То, с чем сталкиваются сейчас врачи, она видит с обратной стороны – дома.
У Анны-Марии родители – врачи. Отец психиатр, мать медсестра. То, с чем сталкиваются сейчас врачи, она видит с обратной стороны – дома.
«Конечно, было страшно, родители очень переживали. В нашем доме появилось хозяйственное мыло и литры дезинфектанта, спирт, которым протирали все поверхности, подошву ботинок, дверные ручки. Несмотря на то, что в этот период я жила с родителями, мы почти не общались, не проводили время вместе, питались отдельно, старались лишний раз не контактировать друг с другом. Особенно стало не по себе, когда я увидела две сумки с вещами первой необходимости на случай, если кто-то вдруг попадет в больницу.
Стали болеть врачи, в нашем городе от ковида скончались несколько медработников. Обстановка накалилась, когда моего отца из-за контакта с больной коллегой отправили в карантин. Он уехал в деревню и находился на самоизоляции. К счастью, тест оказался отрицательным, и через две недели он благополучно вернулся к работе. После его возвращения в карантин отправили маму, так продолжалось долго.
Отец редко рассказывает, что происходит у него на работе, но я предполагаю, что его пациентам приходится особенно тяжело. Многим из них и в мирное время приходится трудно, не говоря уже о том, как сложно психически больным пациентам без доступа к медицине. Иногда я вижу папиных пациентов в городе. Боюсь, что COVID для них – второстепенная проблема. Это проблема в первую очередь для врачей, ведь такие пациенты не всегда понимают, что находятся в зоне риска. Одна из папиных пациенток узнает меня и часто спрашивает, на работе ли он, и как к нему попасть. Еще люди часто звонят и консультируются по телефону. Я не знаю, как сейчас проходит прием, но в последний раз, когда приходила в поликлинику, она была пуста.
Первое время маме было психологически тяжело, потому что риск заболеть был особенно высок. Во-первых, их в кабинете по 4-6 человек, каждая медсестра по очереди сопровождает по пациенту, плюс пациенты контактируют друг с другом. Сложнее всего приходится инвалидам, онкобольным и всем, кому нужна постоянная медицинская помощь. Люди, которым требуется химиотерапия, гемодиализ и другие подобные процедуры, безусловно, страдают и находятся в зоне двойного риска. И за период карантина многие, к сожалению, так и не дождались помощи».
Стали болеть врачи, в нашем городе от ковида скончались несколько медработников. Обстановка накалилась, когда моего отца из-за контакта с больной коллегой отправили в карантин. Он уехал в деревню и находился на самоизоляции. К счастью, тест оказался отрицательным, и через две недели он благополучно вернулся к работе. После его возвращения в карантин отправили маму, так продолжалось долго.
Отец редко рассказывает, что происходит у него на работе, но я предполагаю, что его пациентам приходится особенно тяжело. Многим из них и в мирное время приходится трудно, не говоря уже о том, как сложно психически больным пациентам без доступа к медицине. Иногда я вижу папиных пациентов в городе. Боюсь, что COVID для них – второстепенная проблема. Это проблема в первую очередь для врачей, ведь такие пациенты не всегда понимают, что находятся в зоне риска. Одна из папиных пациенток узнает меня и часто спрашивает, на работе ли он, и как к нему попасть. Еще люди часто звонят и консультируются по телефону. Я не знаю, как сейчас проходит прием, но в последний раз, когда приходила в поликлинику, она была пуста.
Первое время маме было психологически тяжело, потому что риск заболеть был особенно высок. Во-первых, их в кабинете по 4-6 человек, каждая медсестра по очереди сопровождает по пациенту, плюс пациенты контактируют друг с другом. Сложнее всего приходится инвалидам, онкобольным и всем, кому нужна постоянная медицинская помощь. Люди, которым требуется химиотерапия, гемодиализ и другие подобные процедуры, безусловно, страдают и находятся в зоне двойного риска. И за период карантина многие, к сожалению, так и не дождались помощи».
Карантин сковывает человека, ограничивает не только его рабочую деятельность, но и привычную повседневность – походы в кафе, встречи с друзьями, вечеринки и культурные мероприятия стали чем-то из прошлой жизни. Очень медленно это меняется в обратную сторону, но психологически люди уже успели привыкнуть мыслить другими категориями, успели выработать другие социальные привычки.
Коронавирус поражает не только внутренние органы людей с хроническими заболеваниями. В Молдове он поразил и экономику, которая в нашей стране тоже хронически больна.
Если раньше отток молодых людей был сравнительно большим, то нестабильность и отсутствие перспективы для молодежи, скорее всего, только увеличит поток молодых людей, навсегда уезжающих за рубеж.
“
В нашей стране очень сложно говорить о коронавирусе.. С одной стороны, людям необходимо работать, так как в кризисной ситуации государство не в состоянии обеспечить им финансовую подушку. С другой – мы видим последствия несоблюдения мер безопасности и ослабления карантинных мер. Я по-прежнему с опаской отношусь к ситуации, но сейчас становится все сложнее соблюдать меры предосторожности. Я перестала ограничивать себя в общении и сидеть дома на самоизоляции. По-прежнему ношу маску в людных местах. Это действительно больше фикция, чем мера предосторожности. Также пользуюсь дезинфектантом, мою руки и лицо, не пользуюсь и ближайшее время не буду пользоваться общественным транспортом
«С работой дела обстояли куда хуже, чем предполагалось – ее как не было, так она и не появилось с введением карантина. Фотографией занимаюсь недавно, можно сказать начал смотреть в видоискатель прямо перед началом карантина. Я задумывался о том, чтобы зарабатывать на фотографии, но только если это будет не в нашем городе. Были планы переехать с моей девушкой в столицу, на первое время работа у меня там была, мы были почти готовы к переезду. Хоть моя работа там и не была связана с фотографией, все свободное время я уделял бы именно развитию в этом направлении. К сожалению или к счастью, переезд не состоялся. Работа, ждавшая меня там, отменилась, и мы вынуждены были остаться в родном городе. Переезд в такой рискованной ситуации точно не увенчался бы успехом.
Уверен, что в странах СНГ не будет никаких социальных и экономических открытий. У наших людей в основном «менталитет вора» – что в низших слоях, что в высших. Очень мало тех, кому не чужды любовь и сострадание к ближнему, даже если он незнакомец. У нас все устроено так, что каждый должен думать только о себе, каждый считает, что его всегда попытаются обмануть. Обществу не поможешь разговорами на кухне о том, какие все плохие, правительство ворует и медицина ужасная. Страны, где рулит «кумэтрия», еще долго не смогут разобраться с такими проблемами, тут не может быть и речи о новых стратегиях быстрого восстановления экономики. Не доросли наши «овощи» до таких высот решения глобальных проблем».
Уверен, что в странах СНГ не будет никаких социальных и экономических открытий. У наших людей в основном «менталитет вора» – что в низших слоях, что в высших. Очень мало тех, кому не чужды любовь и сострадание к ближнему, даже если он незнакомец. У нас все устроено так, что каждый должен думать только о себе, каждый считает, что его всегда попытаются обмануть. Обществу не поможешь разговорами на кухне о том, какие все плохие, правительство ворует и медицина ужасная. Страны, где рулит «кумэтрия», еще долго не смогут разобраться с такими проблемами, тут не может быть и речи о новых стратегиях быстрого восстановления экономики. Не доросли наши «овощи» до таких высот решения глобальных проблем».
«У нас много планов на будущее, и мы к ним движемся, поддерживая друг друга в трудные минуты. В ближайшее время, если вирус перестанет насиловать людей и их близких, пандемия закончится, границы откроются, мы планируем покинуть родину, так как культура тут мертва, развитие в нужных нам направлениях застыло и не движется. Понимаем, что нам придется столкнуться с серьезными трудностями, но этот шаг нам необходим. Я готовлюсь к таким переменам, но, безусловно, переживаю, ведь как бы человек ни планировал наперед свои действия, пока не повернешь за угол, не узнаешь, что тебя там ждет. Верю, что мы справимся с любыми преградами по мере их появления на горизонте. Как бы я ни любил жить моментом, я понимаю: если рядом любимый человек, ты не имеешь на это права».
«Нации, страны переживают преображение после войн и катастроф»
В пятничный вечер мы отправились в пригород Кагула – село Крихана Веке. Оно расположено на берегу озера Драчеле (Lacul Dracele). Это озеро – самый большой природный водоем в Молдове. Между селом и озером пролегает железная дорога. Недавно были паводки, и уровень воды поднялся, затопив участок между железной дорогой и селом. Железнодорожные пути словно находятся посреди воды.
Местные люди любят эту железную дорогу. Особенно сейчас – товарных поездов из Джурджулешт гораздо меньше, нет шума и можно без опаски сидеть на рельсах. Ближе к закату молодежь стягивается к железнодорожным путям. Несмотря на то, что в двухстах метрах от железной дороги находится благоустроенный дом культуры, с лавочками, люди все равно собираются на «железке» и смотрят на закат.
Многие жители Кагула приезжают на озеро, потому что нет других альтернатив. Границы закрыты, и море пока недоступно. Неподалеку от «железки» слышно блеяние овец. Местный мальчуган Фарук со своими друзьями пасет стадо овец – их около 150. Им интересен человек с камерой, и они нарочно лезут ко мне в объектив.
Когда солнце было готово коснуться горизонта, к нам присоединился Дмитрий Моруз.
Дмитрий Моруз
– успешный дизайнер, работавший в Яндексе и вернувшийся на родину в Кагул. Полгода назад он избрался в муниципальный совет как независимый советник.
«Сейчас город как будто стал живее. С началом пандемии все приехали [домой], и была пауза, когда люди сидели по домам. Я думаю, что если нам что-то и способно помочь – может, мы к этому придем во время пандемии. Нации, страны переживают преображение после войн или после катастроф. То, что сейчас происходит, можно сказать, лучшая возможность сплотиться и провести стресс-тест для государства. В обычное время не всегда так заметно, что механизмы социальной защиты не работают вообще, их просто не было, а сейчас с государства стали спрашивать. Это вызов, который должен дать ответ на вопрос: «А мы вообще можем что-то сделать, мы справимся с этим, мы вообще чего-то хотим?».
На этом фоне вся эта политическая возня кажется излишней. Все борются за голоса избирателей. Но дальше попыток говорить дело не идет. Не хватает нас на долгий забег, останавливаемся. Что-то и сейчас меняется, впрочем. Есть инициативы, которые сохранятся и после пандемии, станут инструментом. Например, в Кишиневе делают цифровую инфраструктуру для мэрии, налаживают соцобеспечение.
Мне сложно сказать, что будет дальше. Есть положительная тенденция в работе многих НПО – они создали условия для вовлечения молодежи. Это может стать основой того, чтобы молодежь оставалась тут. Но, думаю, не стоит быть и слепым оптимистом, рассчитывая, что через пять лет в Молдове что-то кардинально изменится. Близость и легкая доступность «заграницы», где зарплаты и качество жизни выше – это мешает вкладываться здесь, даже тем, кто не решил уехать. Таких людей, живущих в режиме «отложенного отъезда», очень много. Потому что ощущаешь, что упустил какую-то хорошую возможность, остался – «неудачник». Это ощущение нереализованности. Не все хотят уехать, но большинство чувствуют себя здесь нереализованными. Смотришь вокруг, и видишь будто пазл – некуда присоединиться».
На этом фоне вся эта политическая возня кажется излишней. Все борются за голоса избирателей. Но дальше попыток говорить дело не идет. Не хватает нас на долгий забег, останавливаемся. Что-то и сейчас меняется, впрочем. Есть инициативы, которые сохранятся и после пандемии, станут инструментом. Например, в Кишиневе делают цифровую инфраструктуру для мэрии, налаживают соцобеспечение.
Мне сложно сказать, что будет дальше. Есть положительная тенденция в работе многих НПО – они создали условия для вовлечения молодежи. Это может стать основой того, чтобы молодежь оставалась тут. Но, думаю, не стоит быть и слепым оптимистом, рассчитывая, что через пять лет в Молдове что-то кардинально изменится. Близость и легкая доступность «заграницы», где зарплаты и качество жизни выше – это мешает вкладываться здесь, даже тем, кто не решил уехать. Таких людей, живущих в режиме «отложенного отъезда», очень много. Потому что ощущаешь, что упустил какую-то хорошую возможность, остался – «неудачник». Это ощущение нереализованности. Не все хотят уехать, но большинство чувствуют себя здесь нереализованными. Смотришь вокруг, и видишь будто пазл – некуда присоединиться».
Текст: Михаил Каларашан
Оформление: Кристина Демиан
Фото: Михаил Каларашан
Оформление: Кристина Демиан
Фото: Михаил Каларашан
Будь с нами
Digital Magic by NewsMaker IT Team