Никогда не думала, что в нашем регионе будет война, и я окажусь в эпицентре потока беженцев. Меня всегда интересовали их права. Когда-то даже хотела поработать с беженцами в Сирии. Утром 24 февраля я проснулась и узнала, что в Украине началась война.

Через несколько часов мне позвонил директор Правового центра адвокатов Олег Палий и спросил: «Ты с нами?», и я ответила: «Да». Он предложил мне поехать на КПП Паланка. К вечеру была на месте. По дороге встречались целые колонны машин с украинскими номерами, которые уже въехали в Молдову. Многие автомобили были очень дорогие. Это характерно для гуманитарных катастроф — первыми уезжают самые богатые, которые могут сами себя содержать и какое-то время где-то переждать.

Когда я приехала на КПП, увидела очередь пешеходов, они мерзли, плакали. Вот это меня испугало. Отчаяние чувствовалось в воздухе. А еще страх из-за того, что война совсем рядом с Молдовой: никто не понимал, дойдет ли это до нас. Первое, что спрашивали беженцы: «Тут не стреляют? У вас тут нет бомб?», «А нас не будут бомбить, пока мы стоим в очереди?».

Когда приехала в Паланку, меня поразило, что к вечеру 24 февраля там уже разбили палаточный центр помощи беженцам. Поговорила с директором этого центра: его развернули за полдня. Там были не только палатки для временного размещения беженцев, но и кухня, и медпункт. Я часто критикую государство, но тут я просто восхитилась тем, как ребята работают. Первые дни те, кто работает на КПП, вообще не спали. Сейчас еще могут поспать пару часов.

Каждый день на КПП адаптировали систему контроля, чтобы ускорить процедуру пропуска. Первое время люди по 40 часов стояли в очереди. Пограничники говорили, что в первый день очередь растянулась на десятки километров. Сейчас все движется гораздо быстрее.

На КПП плечом к плечу работают сотрудники Пограничной полиции, Бюро миграции и убежища, Службы информации и безопасности (СИБ) и Правового центра адвокатов. Все могли бы ограничиться выполнением своих рабочих обязанностей, но там все вовлечены во всё: держат на руках детей, пока кто-то из родителей пошел в туалет, перетаскивают чемоданы, ловят убегающих котов. Нет такого: «Я вообще тут директор и не буду этого делать». Нет, директор тоже тащит чемоданы, нянчит детей и помогает людям садиться в автобусы.

Ты куда-то бежишь, коллеги спрашивают: «Ты еще держишься?» И всегда у всех нас один ответ: «А есть другой выход?» Другого выхода нет. После того, что видела, работая плечом к плечу с правоохранителями, я не могу их критиковать.

Первую ночь я спала в палатке, пока не замерзла. Потом пошла на пограничный пункт, сказала, что буду спать хоть на полу, но не уйду. Потом привыкаешь жить в режиме казармы, для меня это стало открытием. Я — человек, который любит комфорт. Не знала, что смогу выдержать без сна, еды, без всех удобств, к которым привыкла. Оказывается, для счастья нужно очень мало: кровать, батарея и раковина с водой. Если есть душ — это вообще идеально.

В Паланке просыпаюсь около семи утра, умываюсь, одеваюсь, ем на бегу. Обычно у нас пересменка в 8 утра, и по утрам всегда что-то происходит, надо везде успеть. Я ношу жилет офиса ООН помощи беженцам, чтобы люди меня видели. Поэтому часто вызываю у людей больше доверия, они постоянно подходят, что-то спрашивают. Это не всегда вопросы, связанные с предоставлением убежища, но все равно им надо помочь. Очень много маленьких детей, которые хотят чая или поесть. Есть те, которые не ели несколько дней. И ты бежишь к волонтерам делать чай, найти фрукты, какую-то еду (доступа на сам КПП у волонтеров нет, но они рядом).

А еще я должна следить, чтобы соблюдали права людей, которые попросили убежища. Ни один университет мира, ни один преподаватель не придумает такие сложные юридические задачи, которые мы решаем каждый день. Кто-то без документов, у кого-то двойное-тройное гражданство. Есть младенцы, двухдневные-четырехдневные. Им дают какие-то непонятные выписки из роддома, а им надо лететь в Америку. Звоню в посольство США, чтобы узнать, что делать. Люди в шоке, растеряны. Они даже не понимают, что надо звонить в посольство. Они у тебя спрашивают, что делать.

Вообще там время бежит совсем по-другому. Вроде, только что было утро, а уже час дня или шесть вечера. Бывает, что очередь заканчивается в 4 утра. Сейчас некоторые процедуры изменили, и очередь людей, которые переходят границу пешком, заканчивается часов в 10 утра. Но остаются автомобили. Мы живем от смены до смены.

Если устаю, могу попросить коллег, чтобы меня заменили. Проблема в том, что я не хочу уезжать. Когда возвращаюсь в Кишинев, не могу больше ни на чем сосредоточиться. Понимаю, что реальность там, а не тут. Когда в первый раз приехала на ночь в Кишинев, у меня был шок. Проходила мимо кафе, оно все в гирляндах, там сидят люди и спокойно пьют чай, как будто и нет войны. Сейчас я более или менее к этому привыкла. На этот раз коллеги меня уже силой отправили. Вот я дома, но я не могу дождаться, когда вернусь обратно. Не могу сидеть дома и ничего не делать. Там я чувствую, что делаю что-то полезное.

Механизм предоставления убежища — очень тонкий. В Молдове никогда не было наплыва беженцев — бывало, максимум 100 просителей убежища в год. Специалистов, которые разбираются в этих вопросах, очень мало. В нашем Правовом центре адвокатов — человек пять, еще несколько есть в других неправительственных организациях, в Пограничной полиции и в Бюро миграции. Грубо говоря, в стране есть человек 15, которые разбираются в вопросах предоставления убежища.

Первое время в Паланке этим специалистам не было замены. Если пограничников, которые проверяют документы, еще можно заменить, то тут надо учить. Каждый день мы учили новые смены. Это тоже было интересно. Сейчас механизм уже отлажен. Все работает, как часы.

Но вообще интересно, как государство 30 лет не инвестировало в Бюро миграции и убежища. Там за этот вопрос отвечают три человека. А сейчас мир ждет от этих трех человек каких-то чудес. Надеюсь, государство теперь поймет, что нельзя было оставлять Бюро миграции где-то на краю внимания. Похоже, этот конфликт надолго, мы должны адаптироваться к новой реальности.

Попросить убежище в Молдове может любой человек, который думает, что ему грозит опасность. В нынешних условиях — это все люди, которые бегут от войны. У тех, кто не просит убежища, есть 90 дней, в течение которых они могут находиться в Молдове. Так было и в 2014 году, когда многие приезжали к нам из Украины, чтобы переждать. Думаю, сейчас тоже будет так: многие пока раздумывают, стоит ли просить убежище здесь или ехать в другие страны.

Из того, что я вижу на границе: даже те, кто намерен просить убежище, собираются ехать дальше. Процентов 10-20 остается в Молдове. Думаю, многие из них хотят переждать и тоже двинуться дальше. Сейчас Европа открыла двери для всех. Многие просят убежища на границе и думают, что это откроет им путь в Германию, Польшу, другие страны. Мы говорим, что в таком случае им нет смысла просить убежище в Молдове.

Последние несколько дней у нас в Паланке по 100-200 запросов в день на предоставление убежища.

Процедура рассмотрения запроса на убежище обычно длится шесть месяцев. Сейчас всем украинским беженцам дадут элементарную защиту, и они получают документ вроде нашего бюллетеня и загранпаспорт. Дальше они будут ждать получения гражданства. В итоге цель государства — натурализовать этих людей.

Многие этого боятся, но убежище — не тюрьма, это — защита. Тебе нужна защита? Государство тебе ее дает. Не нужна — ты можешь от нее отказаться и даже вернуться в Украину. Так многие делали в 2014 году, когда была война в Луганске-Донецке. Меня часто спрашивают, а нам ничего за это не будет, имущество не заберут, счета не арестуют? Но это все мифы, ничего такого не будет.

В последние два дня очень многие мужчины стали просить убежище. Это для них единственный выход, ведь из Украины не выпускают мужчин от 18 до 60 лет, так как там объявили мобилизацию резервистов. Единственное, чем они могут воспользоваться, чтобы покинуть страну, — инструмент убежища. Это их защита. Они убегают от войны. Они не хотят убивать. Там их ждет смерть. Это вписывается в конвенцию ООН о предоставлении убежища. Еще есть много пап с детьми. Они переходят границу, надеясь, что их пропустят.

Первые дни мы видели очень много разрывов семей. Это самое страшное, когда видишь, как на границе плачут и папа, и мама, и дети. Непонятно, увидят ли они еще друг друга.

Есть и те, кто, перейдя границу, возвращаются обратно в Украину. Большинство из них женщины. Они привозят в Молдову детей, отдают их родственникам и возвращаются обратно. Они просто героини. Одна из них рассказала, что работает в детдоме и не может оставить детей без присмотра. Еще одна работает на электростанции, от нее зависит обеспечение электричеством всего города. Третья — госчиновник. Четвертая — воюет. У кого-то пожилые родители, и их нельзя перевезти. Я говорила с украинскими пограничниками: у них жены и дочери воюют. Может, не все сидят с оружием в окопах, но копают окопы точно.

Получается, мы видим две очереди: мужчин, которые просят убежища, чтобы убежать от войны, и женщин, которые, оставив детей, возвращаются обратно. Я не осуждаю этих мужчин. Люди работают в IT, в банках, дизайнерами. Какая война? Люди просто хотят жить.

У нас на КПП, можно сказать, идет своя жизнь. Люди рождаются, умирают, влюбляются. В первый день у одной женщины начались роды, ее еле успели довезти до роддома. Один человек в очереди умер, потом мы видели, как перевозили гроб. Очень часто случаются приступы эпилепсии. Я даже не знала, что это настолько распространенная болезнь. Это выглядит очень страшно. Не знаешь, кого спасать — эпилептика или родственника, который на него смотрит и теряет сознание.

Там дежурит и скорая помощь, и врачи пограничной полиции. В первые дни мы все простыли и ходили к ним за таблетками.

Еще для меня стало открытием, что люди бегут с домашними животными. Увидела очень много разных животных: и ягуану, и лису, и хомячков, и попугайчиков. Одна женщина рыдала, что не смогла взять рыбок. Для многих ведь домашние питомцы — как члены семьи. Одна девушка была с собачкой на поводке. Она рассказала, что держала приют для животных. Когда началась война, «упаковала» кошек в коробки и корзины и — бежать. У меня в рюкзаке всегда есть корм для кошек, стараюсь подкормить, кого могу.

На КПП сложно. Некоторые провели в пути много дней. Люди в стрессе, многие побывали под обстрелами, они просто вышли из ада. Особенно те, которые приезжают сейчас из Донецка, Луганска, Харькова, Николаева. Они бегут уже не от страха, они видели своими глазами бомбежки. У нас был парень с грудным ребенком на руках. Его жена умерла во время бомбежки.

Хорошо, что на КПП есть психологи. МВД мобилизовало всех психологов, в том числе из других структур. Два психолога дежурят днем, один — ночью. Это спасение и для нас, и для беженцев.

Примерно через неделю у меня случился срыв. Я спала по два часа в сутки. Увидела женщину с ребенком и собакой, женщина просто тряслась. Я начала рыдать вместе с ней и ребенком. Попросила коллегу помочь им. Понимала, что уже не могу. В этот момент поняла, что должна быть менее эмоциональной, потому что сейчас им не нужна эта излишняя эмпатия. Им нужны спокойные, уравновешенные люди, которые скажут — здесь безопасно, здесь никто не стреляет, не бомбит

Учитывая, как люди у нас мобилизовались, думаю, что Молдова справится с потоком беженцев. Волонтеров очень много, не знаю, что бы мы без них делали. Они раздают теплую еду и тем, кто стоит в очереди, и тем, кто сидит в машинах. Но тут есть одна проблема. Есть организованные волонтеры, а есть те, кто приезжает спонтанно. В первые дни нам передавали очень много еды, что-то приходилось выбрасывать, потому что портилось. А в какие-то дни еды не хватало. Люди сразу пытались выложиться по максимуму, но это надо делать дозировано. Потому что этот кризис с нами надолго. Получается, люди в первые дни привозили еду, потом выдохлись. Когда закончатся запасы, тогда понадобится реальная помощь.

Сейчас обеспеченные граждане Украины, которые хотели уехать, уже уехали, и на границе те, кто ждал до последнего, боясь покинуть свои дома и надеясь, что это быстро закончится. Им не так легко уехать.

Еще я вижу в Facebook много негатива. Не знаю, почему наши люди ждут какой-то благодарности за помощь, которую они сегодня оказывают. Я не понимаю, почему у некоторых какие-то завышенные ожидания. Все мы люди, и все мы разные. Те, кто бежит к нам, убегает от войны, они в шоке, у некоторых разбомбили дома, они не понимают, смогут ли вернуться обратно.

На границе у меня не было никаких негативных ситуаций с людьми. Да, характеры разные: кто-то взрывной, кто-то спокойный, кто-то подловатый. Как везде. Мы должны понять, что эти люди с нами надолго, и должны их принять, как своих родственников. Если нам придется куда-то бежать, мы будем вести себя лучше? Мы и в обычной жизни не идеальны. Ты или помогаешь, или не помогаешь. Поблагодарят или нет — это уже не важно.

Еще я думаю, что мы сейчас не должны нести им жалость. Им это не нужно, и это никому не поможет. Мы должны взять себя в руки и начать их интегрировать в общество, устраивать в школы, в детсады, искать им работу, помогать учить язык. Мы должны быть очень прагматичными.

Я не осуждаю людей, которые убегают, но про себя решила, что не уеду, если тут что-то начнется. У меня нет тревожного чемоданчика. Мои родители тоже не собираются уезжать. Молдова — наш дом. Если вдруг что-то начнется у нас, я буду нужна тут. Людям нужно помогать, организовывать их. Гуманитарная катастрофа — не только люди, которые уезжают из своей страны, это и люди, которые остаются у нас.