После введения правительством Украины режима спецпропусков для въезда иностранцев на территорию Крыма пассажирский транспорт из Молдовы перестал ходить на полуостров. Причина ― отсутствие пассажиров. На туристической отрасли, впрочем, нововведение не отразилось. Игроки рынка говорят, что ездить в Крым молдавские туристы перестали еще в прошлом году, переориентировавшись на курорты Болгарии, Греции и Черногории.
После введения 4 июня украинским правительством «Порядка въезда на временно оккупированную территорию Украины» общественный транспорт из Молдовы в Крым стал невостребованным. Как рассказала NM гендиректор северного автовокзала Gara de Nord Любовь Лаговская, билеты в Крым есть в продаже, однако их никто не покупает. Официально рейсы пока еще не отменены: в расписании значится рейс Кишинев—Ялта, еще один автобус отправляется в Ялту из Комрата. Как объяснила Лаговская, с весны пассажиры этих рейсов добирались до Крыма по следующей схеме: молдавские перевозчики довозили людей до расположенного между Украиной и Крымом Армянска, там пассажиры самостоятельно проходили таможню, а после их доставляли до Ялты крымские перевозчики, действовавшие по договоренности с молдавскими коллегами.
В минувшие пятницу и субботу, как рассказала глава Gara de Nord, ни один автобус не отправился по рейсу Кишинев—Ялта и Комрат—Ялта, так как после введения спецпропусков молдавских граждан не пропускают на территорию Крыма без разрешительных документов.
«13 июня был отправлен Комрат—Ялта, автобус доехал до Армянска, но там никого не пустили. Хотя умоляли таможенников пропустить пассажиров с детьми, а у одного пассажира был трудовой контракт. Всех отправили назад»,― пояснила Лаговская. До введения спецпропусков, говорит она, автотранспорт уезжал из Кишинева заполненным.
Напомним, 4 июня правительство Украины утвердило «Порядок въезда на временно оккупированную территорию Украины». Согласно документу, теперь попасть в Крым беспрепятственно со стороны Украины могут лишь ее граждане. Гражданам других государств необходимо получить спецразрешение для проезда на территорию полуострова. Для получения документа необходимы основания, например наличие в Крыму недвижимости. Также в Крым можно съездить к близким родственникам или навестить могилы кого-либо из родни. При этом граждане Молдовы должны получать спецразрешение в Одессе.
На туристический бизнес, впрочем, введение спецпропусков не повлияло. В Агентстве по туризму Молдовы NM сообщили, что спрос на туры в Крым упал еще в прошлом году. «Да сейчас даже никто не предлагает, потому что спроса нет. А какой спрос, если везде показывают, что там километровые очереди автомобилей, да еще и небезопасно по дороге. Мы отвечаем за своих туристов и поддерживаем те направления, где они будут чувствовать себя в безопасности»,― сказал исполнительный директор агентства Станислав Русу. По его словам, турагентства, работавшие только с Крымом, обанкротились, «потому что им пришлось перейти на другие направления, например Болгарию и Румынию, которые уже были заняты другими игроками рынка. Выжить смогли те, у кого Крым не был основным направлением». На вопрос NM о количестве туристов, посещавших полуостров, в Агентстве по туризму сообщили, что такая статистика не ведется.
В турагентстве Nelea-Tur, по словам его директора Нели Билаш, в этом году не продали ни одной путевки в Крым. Ранее агентство отправляло туда на отдых раз в неделю «два автобуса по 50 человек». В прошлом году в компании продали всего четыре путевки. «Крым не продается вообще. Когда я говорю людям, что нужно доезжать до таможни между Украиной и Россией, там выходить и переходить с одного автобуса на другой, люди не хотят ехать»,— сказала Билаш. Сейчас, добавила руководитель турагентства, ввели спецпропуск, который нереально получить. «Люди [кому надо] летят в Москву, а оттуда в Симферополь, но это стоит €400. Туристы же переходят на другие курорты — Болгарию, Грецию, Черногорию»,— пояснила Неля Билаш.
Подписаться на NM Espresso
Ежедневный дайджест главных новостей Молдовы на вашей почте
Правозащитная организация Amnesty International представила жесткий отчет о ситуации с медиа и свободой слова в Молдове. Об уязвимости СМИ, ограничениях и самоцензуре. И о том, как власти используют угрозу российской пропаганды как предлог для мер, выходящих за рамки права и международных стандартов. В интервью Даше Слободчиковой в рамках программы RealPolitik на NewsMaker авторы исследования Анна Райт и Денис Кривошеев рассказали, где грань между борьбой с пропагандой и ограничением свободы, можно ли молчать о войне, как и почему самоцензура становится нормой в медиа, и есть ли у общества и журналистов инструменты, чтобы не допустить отката от свободы слова.
«Это стало для меня шокирующим открытием»
Вы пообщались с десятками журналистов и чиновников, изучили законы и решения. Что стало для вас самым тревожным сигналом о состоянии медиа в Молдове?
А.Р.: Думаю, самым тревожным было то, что мы услышали от примерно 30 журналистов и сотрудников медиа, с которыми говорили. Меня поразило, насколько спокойно люди говорили о самоцензуре, которую сами к себе применяют, и как они пытались объяснить, почему так происходит. Фраза, которую повторяли несколько человек: «Из двух зол выбираем меньшее». Другие говорили: мы знаем, какова альтернатива, и чтобы избежать этой альтернативы, нам приходится себя останавливать, каждый раз думать дважды, стоит ли критиковать действующую власть, стоит ли выпускать тот или иной материал. Наверное, именно это — самое тревожное. Такое ощущение, что многие пытаются как-то нормализовать эту ситуацию. И это грустно и тревожно.
Я примерно три года занимаюсь ситуацией с правами человека в Молдове. И у меня было ощущение, что страна уверенно движется к демократии, что здесь есть свободы, люди защищены, чувствуют себя в безопасности и не думают о том, что можно говорить, а что — нет. И поэтому это стало для меня таким шокирующим открытием. Мне пришлось многое пересмотреть и взглянуть под другим углом. Я ни в коем случае не говорю, что Молдова не движется в демократическую сторону. Но, к сожалению [есть и тревожные процессы].
Д.К.: Да, это действительно самый тревожный сигнал. Если говорить прямо, то я бы тоже начал с самоцензуры. Если журналист не чувствует свободы выполнять свою профессиональную работу, значит, у нас проблема. И этот сигнал мы услышали многократно. И когда мы увидели весь этот массив информации, было уже невозможно не донести эту критику до властей Молдовы.
Вообще отчеточень критичен к властям Молдовы. В нем говорится, что после начала войны России против Украины власти Молдовы ввели ряд мер, которые оценены как чрезмерные, непропорциональные и нарушающие плюрализм. Решения принимались вне процедуры, без обоснований, оценки, в обход судебных инстанций. Контекст войны тут понятен и очевиден, но все же – почему эти действия не встречают критики, в том числе со стороны международных партнеров, почему не указывают на это?
А.Р.: Думаю, этот вопрос лучше адресовать международным партнерам. Мы в отчете анализировали именно правомерность принятых мер, насколько они были прозрачны, пропорциональны, согласованы с законодательством. В компетенцию Amnesty — к счастью или к сожалению — не входит анализ того, насколько реальны угрозы, которыми власти объясняют эти решения.
Вопрос скорее о том, почему в целом на это мало кто обращает внимание, и среда в которой работают молдавские медиа не вызывает должной критики?
А.Р.: Наверное, здесь мы снова возвращаемся к самоцензуре — и к тем причинам, которые сами журналисты называли, объясняя эту самоцензуру.
К тем самым «меньшим из зол»?
А.Р.: Думаю, что да.
«Не передавайте это право спецслужбам. Мы знаем страны, где так произошло, и знаем последствия»
В отчёте вы пишете, что «Молдова закрепила практику внесудебных ограничений». Власти объясняют это войной и гибридными угрозами. Но даже если говорить не с правозащитной точки зрения, а с точки зрения международной практики — работает ли это вообще?
А.Р.: Вы имеете в виду принятие таких ограничений?
Да. Можно ли во имя безопасности поступиться свободой слова — говоря, что «вот сейчас надо сделать так, чтобы обезопасить себя», «это временно», а потом все наверстаем?
А.Р.: Право на свободу выражения — не абсолютное. Возможны отступления. Вопрос — как они вводятся. Такие ограничения должны соответствовать трем критериям: быть пропорциональными, необходимыми обществу и законными. Причина должна быть ясной и понятной обществу, и общество должно согласиться, что такие меры действительно необходимы. Пропорциональность, необходимость и законность — это ключевые параметры. И ограничения могут вводиться только уполномоченным органом. Таким органом является независимый суд. Совет безопасности, комиссия по чрезвычайным ситуациям — это не независимый суд.
И то, о чем мы говорили на презентации доклада и на встречах с представителями власти: в Молдове этот процесс пошел наоборот. Сначала запретили, а потом пошли в суд. Хотя каналы или сайты должны были функционировать до того момента, пока суд не примет решение о приостановке лицензии или блокировке.
Но, как мы понимаем, власти не видят в этом проблемы. Они говорят: мы предупредили угрозу, остановили то, что нельзя было допустить, и в тот момент легальных инструментов просто не было. Как объяснить, почему это плохо? Почему именно суд должен решать, а не специальные комиссии или другие органы? Почему это вообще важно?
А.Р.: Наша работа охватывает не только Молдову, мы следим за ситуацией с правами человека по всему региону Восточной Европы. И, думаю, ни для кого не секрет, что происходит в регионе, кто где в какие «игры» играет, кто кого пытается перетянуть на свою сторону. И Молдова — одна из немногих стран, которые всё ещё идут по пути демократии. Где права человека — не пустые слова, где есть свободные СМИ и активное гражданское общество. Если спрашивать, почему Молдова остаётся такой — то как раз благодаря этому: благодаря правам человека, гражданскому обществу, свободным медиа. И именно это мы пытаемся донести: власти должны это ценить и поддерживать, а не пытаться контролировать и ограничивать, тем более в обход законных процедур.
Никто не отрицает степень угрозы, созданной Россией Федерацией. Но если говорить о соразмерности угрозы и действий, есть ли вообще в международной практике успешные примеры, как в таких условиях защититься от пропаганды и при этом соблюсти процедуры и оставаться в легальном правовом поле?
Д.К.: Да, конечно. Во-первых, ситуация Молдовы всё равно уникальна. Нет второй такой страны — мы за это её ценим, любим и желаем ей светлого будущего. И это будущее напрямую связано с правами человека. Принципы, на которых мы настаиваем, — одинаковые для всех. Там, где их нарушают, мы видим очень серьёзные последствия. Право на свободу слова — фундаментально. Да, но оно не абсолютное, как сказала Анна. Его можно ограничить, но только при соблюдении определённых критериев. И ограничивать его может только независимый судебный орган.
Не передавайте это право спецслужбам. Мы знаем страны, где так произошло, и знаем последствия. Свобода слова, свобода мнений — это про готовность слышать то, с чем ты можешь быть не согласен. Но если эту свободу отнять, страна теряет своё будущее. Это недопустимо. Об этом и наш отчет.
Мы не спорим с серьёзностью угроз — мы правозащитная организация, и не нам выносить суждение о том, насколько эта угроза реальна или серьезна. Но очевидно, что речь идёт о серьёзных вещах. И бороться нужно законными способами — теми, которые прописаны в законодательстве. Ограничительные меры возможны, но в минимальном объёме. И все три критерия — законность, необходимость, пропорциональность — должен применять суд. Не спецслужбы, не органы по чрезвычайным ситуациям или инвестициям.
Какие риски вы видитев случае Молдовы?
Д.К.: Давайте представим, что Молдова продолжает идти этим путём, и медиа перестают быть свободными. Один из ключевых рычагов общественного оздоровления исчезает. Пройдут выборы, сменится правительство. Кто и как будет пользоваться этими механизмами? Как их могут применять новые власти — или даже нынешние, если решат действовать более решительно и с меньшей оглядкой на права человека?
Молдова слишком ценна, чтобы рисковать потерять ее на этом пути. Права человека — это инструмент безопасности для всего общества. Молдова сильна тем, что здесь есть свободные СМИ, сильное гражданское общество, работают законы. Да, о судах можно говорить отдельно, но тем не менее судебные решения имеют вес, и принимаются не всегда в интересах правительства. И это важнейший механизм, который делает страну сильнее. Молдова будет безопаснее благодаря правам человека, а не вопреки им.
«Нам может не нравиться пропаганда, но это часть той же свободы слова»
После начала войны в Украине в Молдове появился термин «пропаганда через молчание». То есть когда медиа выбирали не занимать сторону и просто молчали – например о войне в Украине. И за это тоже получали наказания. Насколько такая мера соответствует — или противоречит — международной практике и вообще вписывается в логику свободы слова?
Д.К.: Любое выражение мнения — сказанное или несказанное — защищено свободой слова. Исключение — контент, который связан с призывами к насилию, нетерпимости, разжиганием ненависти. Такие вещи не прикрываются свободой выражения и должны пресекаться. Но всё, что является свободным выражением позиции, включая молчание, — допустимо и важно. СМИ должны иметь право этим пользоваться. К слову, сама по себе пропаганда не является запрещённым контентом. Это печальный факт — многим из нас не нравится, что мы слышим в виде пропаганды. Но право её производить и распространять существует, и это часть той же свободы слова, благодаря которой мы с вами можем свободно говорить, что думаем.
В отчете есть критика и самого медийного сообщества. Журналисты «неохотно критикуют правящую партию», по сути, сами выбирают эту самоцензуру. Почему, на ваш взгляд, так происходит? Кто виноват в этой ситуации — сами медиа или атмосфера, созданная властями?
А.Р.: Я бы здесь уточнила: мы не критикуем медийное сообщество за самоцензуру. Мы фиксируем факт её существования. А причины, думаю, комплексные. Начну издалека — так же, как мы строили отчёт. Нам пришлось подробно разбирать, как Молдова живёт сегодня, какие есть исторические предпосылки. Политическая жизнь страны очень поляризована — соответственно, поляризовано и общество. СМИ, как зеркало общества, часто воспроизводят эту политизацию. Отсюда и логика «выбора меньшего зла». Молдову все 30 лет после распада СССР бросало то в одну сторону, то в другую. Нельзя забывать и о Приднестровье, и о том, какие процессы происходят там. Это первое.
Второе — и это серьёзная проблема — журналисты не верят, что их кто-то сможет защитить. Поэтому они выбирают не говорить то, что потенциально может вызвать угрозы или преследование. Они не верят, что правоохранительные органы воспримут эти угрозы всерьёз и смогут защитить или предотвратить реакцию на критику. Это ключевой фактор.
Д.К.: Я добавлю ещё один — неясность законов. Мы понимаем, что власти хотят обезопасить общество и медийное пространство — по крайней мере, так они это формулируют. Но если посмотреть на тексты законов, дают ли они журналисту чёткое понимание: что разрешено, а что нет? Когда существует такая неопределённость, самый простой способ избежать риска — просто не высказываться. Не переступить случайно невидимую или размытым образом описанную границу.
Именно поэтому один из критериев, который суд должен применять, когда решает вопрос об ограничении свободы слова, — это ясность закона. Видим ли мы это ограничение в законе? Достаточно ли он понятен, чтобы человек понимал, что ему можно, а что нельзя? В случае с молдавским законодательством в этой сфере такой ясности, к сожалению, нет.
Если говорить о судебном контроле, мы понимаем, что судебная система в Молдове слабая. И в отчёте отмечается, что суды в некоторых случаях фактически просто подтверждали решения властей.
Д.К.: Мы говорим об одном конкретном случае — он единственный. Было СМИ, лишённое лицензии, и оно оспаривало решение в суде. Этот спор закончился не в пользу СМИ. Мы посмотрели решение суда, и оно совершенно не соответствует тому, каким оно должно быть.
В отчёте есть хороший пример — не судебного органа, но того, как должно приниматься решение. Мы подробно цитируем комментарии Венецианской комиссии к тогда ещё проекту поправок к закону об аудиовизуальных услугах. Комиссия берёт три критерия, подробно их анализирует, даёт оценку: что не соответствует, что требует доработки.
Что делает судья в нашем случае? Он просто перечисляет нормы закона, подробно и нудно, и делает вывод: закон был соблюдён, значит, решение отмене не подлежит. Делает отсылки на практику ЕСПЧ — при этом совершенно непонятно, как цитируемые дела относятся к вопросу, который перед ним стоял. Я понимаю, что решение было сложным, но именно это и есть фундаментальная задача суда. Если суд не готов применить все три теста, пройтись по аргументам обеих сторон, услышать их, отразить их и вынести взвешенное решение, — у нас проблема. И другого пути нет.
И давайте не будем наивными. Если бы сегодня суд принимал решение до того, как его принял орган, который лишил СМИ лицензии, итог, скорее всего, был бы тем же — просто занял бы больше времени. Значит, вывод один: нужно работать над судебной системой. Судебная реформа, которая сейчас проходит, должна внимательно смотреть и на этот аспект: насколько независимы суды, как судьи принимают решения, достаточно ли у них компетенций, понимают ли они международное право. Если нет — именно сюда нужно вкладываться. Потому что ценой являются свобода слова и, в итоге, очень серьёзные последствия.
«Любые факторы, которые заставляют редакцию менять политику, в том числе влияние собственника, — это степень несвободы»
В отчёте есть ещё один момент — несколько источников сообщили, что власти намекали, что могут повлиять на гранты, если что-то будет «не так». Это былираспространенные сигналы или единичные случаи?
А.Р.: В отчёте мы говорим о трёх таких случаях. И мы неспроста используем слово «сообщения». Потому что у нас нет способов проверить эти данные. Но важный момент: после того как отчёт стал публичным и эта информация вышла за пределы узкого круга наших собеседников, мы услышали ещё о нескольких случаях. И теперь мы думаем: если за пару дней после появления отчёта мы уже узнали о новых случаях, то через неделю-две сколько ещё людей скажут, что такая практика существует и что они тоже с ней сталкивались?
Д.К.: Мы высказались ровно в тех рамках, которые были нам доступны. Мы не орган следствия и не суд, чтобы решать, кто виноват. Но информация прозвучала, и было бы нечестно её не упомянуть. При этом мы строго соблюдаем анонимность источников. Мы никого не называем, чтобы не обвинять напрямую. Мы подали сигнал: если люди знают об этой проблеме, если она реальна, она должна иметь юридические последствия. А ключ к этому — в руках тех, кто с этим столкнулся.
В чём все-таки главная проблема? Можно ли говорить, что грантовая зависимость — это уязвимость молдавских медиа? И как укрепить их независимость?
А.Р.: Я думаю, что зависимость от грантов — это однозначно уязвимость. Но уязвимость не только в смысле объективности или риска манипуляций со стороны власти. Сами медиа говорили нам о другом: это финансовая нестабильность. В чём она выражается? Люди не знают, как долго будет действовать контракт, будут ли деньги для выплаты зарплат. А это влияет на всё. Молодые профессионалы не задерживаются в профессии: полгода есть финансирование, потом полгода нет — работать «от гранта до гранта» очень сложно. Постоянная текучка кадров мешает формированию институциональной памяти. Не хватает опытных специалистов. Приходится постоянно идти на компромиссы.
Многие представители СМИ говорили, что у них просто нет средств на защиту в суде. Когда против журналистов подаются иски, сложно найти деньги на адвокатов. Это, конечно, сказывается на качестве работы и усиливает уязвимость медиа. То есть зависимость от грантов — это уязвимость не только в смысле возможного давления со стороны властей, но и из-за множества других факторов.
Д.К.: Готовясь к презентации доклада, мы спорили, что такое «независимые СМИ». Я сначала придерживался подхода, что это те, что независимы от правительства. Но Анна меня убедила: зависимость от финансирования — тоже зависимость. Любые факторы, которые заставляют редакцию менять политику, в том числе влияние собственника, — это степень несвободы. Мы видим, что медиа в Молдове исчезают, появляются, меняют собственников. Меняется регулирование, меняются правила игры. Ситуация непростая, нет простого ответа. Но то, что Молдова сегодня имеет свободные медиа — это огромное достижение и большая ценность. Главное — не потерять это.
Можно ли сравнить состояние медиаполя в Молдове сегодня и четыре–пять лет назад? Стало ли больше свободы и плюрализма — или наоборот?
Д.К.: Вопрос очень тонкий. Смотрите: мы оцениваем те условия, которые власть создаёт — или, наоборот, отнимает — у свободы медиа. И сегодня мы пришли с тревожным сигналом, потому что были сделаны шаги, которые эту свободу ограничивают. Этого раньше не было. Если говорить в целом, то в контексте нашего региона Молдова — одна из очень немногих стран, где свобода медиа действительно существует. Это можно было сказать пять лет назад и можно сказать сегодня. Но делать категоричные выводы, находясь «снаружи», было бы неправильно. Наши молдавские коллеги, думаю, ответили бы подробнее. В чём-то стало лучше, в чём-то хуже. И надо сказать, что поляризация общества влияет и на медиа. Она усложняет работу.
Если говорить о поляризации. Это отчасти продиктовано нашимирегиональными условиями, это не только про Молдову — Украина, наверное, сталкивается с этим ещё сильнее.Но действительно мы часто видим, что не только политики, но и журналисты берут на себя рольагитаторов. Как преодолеть такую поляризацию и выйти из логики «выбора стороны»?
А.Р.: Вопрос сложный и комплексный, однозначного ответа нет. Но решение, которое я вижу сейчас, — образование. Когда мы учим людей критически мыслить, начиная со школы. Когда мы объясняем, что такое медиаграмотность: что нельзя воспринимать любую информацию как 100%-ную правду, что нужно проверять, сравнивать источники, читать материалы на нескольких языках. Сейчас это проще — искусственный интеллект переводит всё и на любой язык. Нужно уметь делать свои выводы, видеть «среднее арифметическое». И помнить, что СМИ — не единственный источник информации. Есть правозащитные организации, есть эксперты, есть структуры, которые высказываются по критическим вопросам. Официальные источники тоже важны, их нельзя игнорировать. И если мы научим людей получать качественную информацию, влияние пропаганды и односторонних источников уменьшится.
В разговоре о медиаграмотности даже наши политики приводят аргумент — что это долго. Что начинать нужно было в 90-х, а если начнём сейчас — результат будет только через десять лет. Но радикальные меры нужны сейчас. Что делать, если времени нет?
А.Р.: Мы не говорим, что медийная сфера не должна регулироваться. Есть закон о СМИ, есть законодательство о деятельности медиа. Вопрос в том, как это делается. Тут мы снова возвращаемся к выводам Венецианской комиссии: любой закон должен быть пропорциональным, необходимым и обоснованным. Если есть необходимость регулировать онлайн-пространство — а она есть — нужно смотреть на международную практику. Есть страны, которые продвинулись в этом направлении. Не нужно изобретать велосипед. Можно взять хорошие примеры, адаптировать их под местный контекст. Потому что Молдова уникальна и в хорошем, и в проблемном смысле.
А что касается длительности… Да, демократия — длинная дорога. Украина и Молдова — молодые страны, 30–35 лет. Демократии Европы строились столетиями. Да, мы не начали в 90-х — значит, надо начинать сейчас. Если мы будем говорить «это долго, поэтому не будем начинать», то никогда и не начнём.
Д.К.: Очень важна саморегуляция сообщества и солидарность медиа. Поляризацию можно пытаться преодолеть разными способами, в том числе запрещая одну из сторон. Мы надеемся, что Молдова этим путём не пойдёт — он разрушителен. Согласие не обязательно получится достичь во всём, но медиа-сообществу важно договориться о принципах и коллективно их защищать. Коллективно защищать право доносить свою точку зрения, даже если коллеги по цеху её не разделяют. И тогда именно сообщество может противостоять давлению власти, если она попытается ограничить кого-то.
Я очень надеюсь, что наш доклад не будет воспринят как поддержка какой-то одной стороны в этом полярном пространстве. Это не так. Все рекомендации — универсальны. И одной стороне, и другой они нужны одинаково. Поэтому корпоративная солидарность — это ключевой элемент. Это то, к чему важно прибегнуть сейчас и на чём нужно настаивать.
«СМИ не должны сомневаться, стоит ли критиковать то, что заслуживает критики. Да, стоит»
В последнее время власти говорят о необходимости таких же регулирующих мер в онлайн-среде. Насколько это может быть опасным прецедентом? Что говорит международная практика, которую вы упоминали?
А.Р.: Онлайн-среда должна регулироваться. Если мы считаем непозволительным что-то в личном общении, почему мы вдруг допускаем, что это можно писать в комментариях в соцсетях? Опасно ли регулирование? Любое регулирование опасно. Поэтому нужны свободные СМИ, гражданское общество, сильная независимая судебная система — они и должны предотвращать перегибы. Если есть законодательные инициативы, необходимы публичные консультации. И мы всегда настаиваем: решать, как регулировать сферу, должны и её участники — онлайн-журналисты, редакции, пользователи. Но чтобы они могли дать честный и профессиональный отзыв, они не должны бояться критиковать власть. Только в таких условиях можно выработать рабочий и справедливый механизм.
Но главный вопрос — как именно это будет регулироваться? Кто будет решать, где мнение, а где пропаганда и манипуляция?
Д.К.: Право отнимать другие права — в нашем случае права на выражение мнения — должно быть только у независимого суда. Но ответственность лежит на всех участниках: государстве, гражданском обществе, платформах. Онлайн-платформы тоже несут ответственность. Amnesty International много публиковала на эту тему: Twitter/X, Meta и другие платформы определяют правила модерации — и это тоже форма ограничения свободы слова. Игнорировать эту сторону вопроса было бы неправильно. Но ключевое — решения о лишении права на высказывание должны принимать суды, а не комиссии или спецслужбы.
Какие инструменты есть у журналистов и гражданского общества, чтобы не допустить дисбаланса? Чтобы регулирование не стало чрезмерным?
А.Р.: Самый важный инструмент — гласность. Если проблема не названа, очень легко делать вид, что её нет. СМИ не должны сомневаться, стоит ли критиковать то, что заслуживает критики. Да, стоит. И это главный инструмент, который есть у медиа: говорить открыто и свободно.
То есть чтобы не допустить отката свободы слова, нужно активно пользоваться этой свободой?
Д.К.: Если есть ограничения важных свобод, они должны становиться предметом активного обсуждения. Если обсуждения нет — что-то точно не работает. Нужно усиливать именно этот механизм — а не ограничивать свободу.
«В Гагаузии, по нашим наблюдениям, почти исчезло само понятие свободы слова»
В отчёте также говорится о ситуации в Приднестровье и Гагаузии. Какие там самые тревожные сигналы? Насколько там ситуация хуже, чем в остальной Молдове?
А.Р.: Ситуация там значительно хуже. И если говорить о сравнении «пять лет назад — сейчас» по Молдове в целом, то в Гагаузии и Приднестровье сейчас хуже, однозначно.
В Гагаузии, по нашим наблюдениям, почти исчезло само понятие свободы слова. Очень много табуированных тем — всё, что не совпадает с официальной линией местных властей. Мы разговаривали с журналистами, которых фактически вынудили уволиться лишь за то, что они озвучили альтернативное мнение — даже не по политике, а по экономике или соцвопросам.
Что касается приднестровского региона, там практически копируют российскую модель. Законы, инициативы — под копирку. Нельзя критиковать представителей «властей», невозможно приехать туда работать журналистам с правого берега. Формально требуется аккредитация, но её просто не выдают. А те, кто смог попасть на территорию физически, дважды были задержаны. Аппаратуру изъяли, потом вернули — но удалили все материалы, включая снятое ещё до приезда. Там — однозначно — стало хуже.
Может ли что-то сделать Кишинёв?
А.Р.: Честно — у меня нет прямого ответа. И это не единственный такой случай: в разных территориях, оккупированных Россией, ситуация аналогичная.
Д.К.: Простых ответов и советов нет. Разве что — не давать пример, которому не нужно следовать. Нужно строить свободные СМИ на правом берегу, создавать атмосферу, где свобода живёт и развивается. Это косвенный ответ, но он важен. Слишком много плохих примеров приходит из России. Кстати, Россия — страна-оккупант в Приднестровье — признала Amnesty International «нежелательной организацией». Наше присутствие там уголовно наказуемо.
В Приднестровье приняли российскую кальку законов, включая запрет критики «властей» и прямой запрет обсуждать историю региона. В России есть закон, который запрещает «неверную интерпретацию» событий Второй мировой войны. В Приднестровье приняли аналог: запрет на «пересмотр итогов Второй мировой» под угрозой уголовного наказания. Если мы вспомним историю региона: аннексия Бессарабии Советским Союзом, депортации, репрессии. Это часть истории и Молдовы, и Приднестровья. Но обсуждать это там, критиковать действия советских властей того периода нельзя — это уголовное преступление. Это прямой запрет на обсуждение истории региона. Вот результат ограничения свободы слова.
Если с Приднестровьем всё понятно — оккупация, контроль России — то что с Гагаузией? Это [подконтрольная] часть Молдовы. Что может сделать Кишинёв, чтобы обеспечить там свободу слова?
А.Р.: Мне сложно отвечать, потому что я не представляю молдавские власти. Но многие журналисты говорили нам: местные законы в Гагаузии прямо противоречат национальному законодательству и решениям Совета по аудиовизуалу. И когда я спрашивала: «А что было сделано, чтобы это предотвратить?» — ответа мне никто не дал. Поэтому вопрос, наверное, в другом: а пробовали ли вообще что-то сделать? Потому что впечатление такое, что все знают о проблеме — но, возможно, она просто не стоит в приоритете. А должна.
«Власти, по моим ощущениям, понимали, что многие шаги были неправомерными»
Вы говорили, что отправляли доклад официальным лицам. Получили ли вы какую-то реакцию?
А.Р.: Есть общая практика правозащитных организаций: всем затронутым сторонам нужно дать право на ответ. Это тоже часть свободы слова — возможность высказаться, не будучи согласным с критикой. Мы передали доклад представителям властей. Письменный ответ получили только от Совета по аудиовизуальным услугам — он процитирован в отчёте. У нас с ними в целом конструктивное сотрудничество: честные разговоры, нормальный диалог. И их ответ мы постарались столь же честно отразить в докладе. От других структур официальных ответов не было.
Но важно и другое. Факт, что мы вообще смогли написать этот отчёт, приехать после его публикации в Кишинёв, спокойно ходим по городу, чувствуем себя в безопасности и можем открыто обсуждать содержание доклада — это тоже своего рода ответ. Не во всех странах региона такое возможно. Именно поэтому так важно сохранять правовое государство и уважение к правам человека. Вы спросили, стало ли лучше. Я бы сказала так: главное, чтобы через пять лет не стало хуже. Примеров, где стало хуже, у нас, к сожалению, много.
При этом те представители власти, к кому мы обратились с просьбой о встрече после презентации доклада, согласились. За последние дни мы провели с ними ряд разговоров, получили устные комментарии, где-то были достаточно острые дискуссии. То есть это не ощущается как полное игнорирование. Те, кто отказался от встречи, в основном просто физически не были в Молдове. Думаю, наши коллеги из национального офиса продолжат этот диалог.
Какой в целом была реакция? Для них это было чем-то новым или скорее формализацией того, о чём и так все знали?
А.Р.: Мне показалось, что все довольно хорошо понимали, почему мы написали этот доклад и что именно мы в нём описали. Открытого несогласия с фактами почти не было. Спорили скорее о том, что «цель оправдывала средства», с чем мы, конечно, не согласны. Власти, по моим ощущениям, понимали, что многие шаги были неправомерными. Но пытались объяснить: «А что мы ещё могли сделать, если судебная реформа в процессе, конкурсы затягиваются, суды назначают слушания на 2027 год? Вы представляете, сколько бы всё заняло времени?». То есть атмосферу я бы описала так: мы указали на проблему, а нам объясняли, почему, по их мнению, «по-другому было невозможно».
Тогда как правильно воспринимать этот отчёт: как набат или пока ещё просто напоминание и сигнал, что«пора что-то подправить»?
Д.К.: Я бы назвал это системой раннего предупреждения. Мы видим тревожные сигналы: использование режима ЧП, законы, расширяющие полномочия комиссий, которым не должны передаваться такие функции, и так далее. Я надеюсь, нас услышат вовремя, и те изменения, на которых мы настаиваем, всё-таки произойдут. Пока это не набат, но уже серьёзное предупреждение о вещах с очень тяжёлыми последствиями — если ничего не менять. И важно понимать: наш доклад — не в чью-то пользу. Эти выводы и рекомендации одинаково важны для всех, всем СМИ независимо от их точек зрения и редакционной политики, важна система, в которой они могут действовать свободно. Отнять свободу у любой из сторон — значит создать проблему для всех. Лучше предотвратить это сейчас, на раннем, но уже тревожном этапе.
Хотите поддержать то, что мы делаем?
Вы можете внести вклад в качественную журналистику, поддержав нас единоразово через систему E-commerce от банка maib или оформить ежемесячную подписку на Patreon! Так вы станете частью изменения Молдовы к лучшему. Благодаря вашей поддержке мы сможем реализовывать еще больше новых и важных проектов и оставаться независимыми. Независимо от того, как вы нас поддержите, вы получите небольшой подарок. Переходите по ссылке, чтобы стать нашим соучастником. Это не сложно и даже приятно.
