3 декабря во всем мире отмечается Международный день людей с ограниченными возможностями. NM пообщался с теми, кому каждый день приходится преодолевать препятствия, чтобы попасть в театр, магазин, аптеку и даже выйти из дома.
«Я никогда не считал себя инвалидом»
Максим Мифтахов, студент журфака Молдавского государственного университета
До 2012 года я совсем не мог ходить. Это результат травмы, которая была нанесена мне врачами при рождении в 1994 году. Дело тогда замяли. Никто не понес наказания.
Тому, что я начал ходить, предшествовали долгие годы поездок в Румынию, в Россию. Со мной проделали огромную работу. За это спасибо моей семье и другим неравнодушным людям, таким как госпожа Ковальчук, которая работает в медицинском центре по реабилитации. Эти люди идут со мной рука об руку большую часть моей жизни.
22 марта 2012 года я впервые самостоятельно вышел из дома. Мне была назначена лечебная физкультура, меня водил на занятия отец. В тот день он не смог пойти. У нас было так заведено: в тех случаях, когда папа не мог меня сопровождать, я звонил другу, который его заменял. Но в тот день друг тоже не смог пойти со мной. Я позвонил преподавателю и сказал, что не приду. А сам вышел на крыльцо, подышать воздухом. Тогда уже появилась какая-то смелость — и я пытался самостоятельно выходить на крыльцо. Для меня это был своего рода выход на свободу. У меня была старая палочка. Очень старая. Мне ее подарили в еврейской общине. Списанную. Я взял ее для страховки. Очень боялся ходить с палочкой по улице. Оставался час до моего занятия. Сам того не замечая, я потихоньку дошел до улицы Иона Крянгэ. Зашел в реабилитационный центр. Как сейчас помню — весь взмок. Пошел к Алисе, моему педагогу. В кабинете сидела она и еще пять человек — все специалисты, которые со мной работают. Они упали со стульев в прямом смысле. Подбежали, стали спрашивать, с кем я пришел. Я ответил, что сам. «Слава Богу! Slava Domnului nostru!» — воскликнула директор реабилитационного центра, когда узнала, что я сам добрался на занятие. На двух языках сказала.
Отец мне звонит и спрашивает, почему я к телефону домашнему не подхожу. Я ответил, что я не дома, а на занятии. Он спросил, с кем я туда дошел. Я сказал, что один. Отец позвонил маме. Она заплакала и сказала: «Спасибо Богу, что это чудо случилось».
Первый инцидент с городским транспортом произошел в том же 2012 году, когда я уже окреп. Я стоял на остановке, мимо меня проехали пять маршруток — никто не останавливался. Те, кто останавливались, обругали меня матом, мол, почему я не использую троллейбусы и так далее. Мое терпение лопнуло, и я стал искать справедливости. Я сначала обратился в инспекторат полиции Буюкан, где мне сказали идти в мэрию. В мэрии мне сказали идти в полицию. Так продолжалось два месяца. В итоге в полиции мне сказали, что это не правонарушение, что они не будут этим заниматься.
В 2014 году я пошел на остановку, чтобы добраться до работы в секторе Ботаника (Максим работает в сфере торговли.— NM). Я опаздывал и пошел на остановку. Маршрутка не остановилась. Водитель рядом стоящего такси увидел мою нервозность и предложил свою помощь. Он остановил маршрутку, но когда ее водитель увидел, что в транспорт вхожу я, он сказал, что со мной не поедет и что я должен использовать троллейбусы. Подскочили с мест двое мужчин, сказали, что уступают свое место мне. Водитель повторил, что со мной не поедет. Мне стало плохо, люди меня оттащили. Завязался конфликт между водителем маршрутки и водителем такси. Все пассажиры встали и вышли, потребовав деньги за проезд. Я написал заявление в полицию и в следующие две недели ходил туда как на работу.
В полиции сказали, что это не по их части. Я обратился в Совет по недискриминации и выиграл дело. После этого мой адвокат обратился в суд сектора Ботаника. Первое заседание было в июне 2015 года, следующее состоялось в октябре. Водитель ни на одно из заседаний не явился. Суд признал его виновным: он должен выплатить штраф в 100 леев за нарушение рабочего порядка и 10 тыс. леев материального ущерба.
Водитель обратился в Апелляционную палату, так как не согласен с решением. Во время судебного разбирательства ко мне обращался сын водителя. Он пообещал, что если я заберу заявление, то его отец будет возить меня бесплатно. Я не забрал.
Вообще-то, я хотел стать прокурором. После прохождения комиссии в полицейской академии мне сказали, что учиться я могу, но стать прокурором — нет. Мотивировали тем, что прокурор должен быстро бегать, владеть навыками самозащиты. Я подал документы на журфак. Не жалею об этом. Журналист — тот же защитник людей, только использует другие методы.
До университета преподаватели ходили ко мне домой, своих одноклассников я увидел только на выпускном. Я благодарен студентам, которые, увидев меня, подбегают и предлагают помочь (занятия Максима проходят на четвертом этаже центрального корпуса госуниверситета, лифт там не работает уже четыре года.— NM). Университетские ступеньки не приспособлены. Я не поднимал этот вопрос в рамках студенческого сената госуниверситета. Просто я знаю, что лучше его не поднимать. Если к тебе хорошее отношение и у тебя хорошие оценки, то зачем поднимать?
Однажды я начал поиски педагогов по танцам. Это были долгие поиски, никто не хотел со мной работать. Все, когда слышал о моей проблеме, то говорили, что танцевальный спорт для меня закрыт навсегда. Судьба меня свела с Юлианой Римской и Максимом Кондратьевым. Это педагоги высшего класса. Мы занимаемся с августа 2015 года. В то, что получилось у Юлианы, никто не верит до сих пор. Когда я пришел на танцы к Юлиане, то сказал: «Здравствуйте, я инвалид первой группы, но я хочу себя преодолеть». Я спросил, смогу ли когда-нибудь танцевать. Она сказала, что если есть желание, стремление и терпение, то возможно все.
Когда я впервые пришел на занятия с палочкой, все удивились. Меня даже хотели выгнать оттуда те, кто более опытен в танцах. Но Юлиана настояла, чтобы я остался.
Я никогда не считал себя инвалидом. Инвалидность — это медицинский термин для врачей, чтобы они могли как-то записать в карточке. На самом деле человек сам решает, кто он. Если он говорит, что он инвалид, то он инвалидом и будет. А если говорит себе: «Я нормальный, здоровый, симпатичный человек»,— то… В общем, никогда не надо ставить на себе крест.
«Молдова — страна, в которой я не могу передвигаться»
Мариана Морарь, PR-менеджер Ассоциации по защите прав людей с ограниченными возможностями «Мотивация»
Я училась два года в школе-интернате в Яловенах потому, что мой папа посчитал, что эта школа — то, что нужно для таких, как я. «Ваш ребенок будет самым счастливым: у ребенка будет массаж, гимнастика»,— обещали в газете. Это неправда. Интернат — это не школа для детей. Отдавать ребенка в интернат — это неправильно, ребенок должен быть в семье. Неважно, с ограниченными он возможностями или нет. В семье у него появляются другие навыки.
За два года в интернате у меня сильно ухудшилось состояние здоровья. Если до интерната я еще немного ходила, то после интерната я была вынуждена пересесть в инвалидное кресло. Там было очень много ступенек, нужно было много двигаться, а вот массажа не было.
Молдова абсолютно недоступна для людей с ограниченными возможностями. У нас очень мало зданий, которые могут похвастаться доступным пандусом. И это мы говорим только о пандусе и не говорим о санитарных условиях. Но, например, когда я иду в университет, а я училась два года в магистратуре, то я бы хотела думать не о том, что мне нужно как-то попасть в туалет, а о занятиях.
Госуниверситет не имеет адаптированного туалета. То же самое могу сказать и о политехе. На мой взгляд, ни один из университетов столицы недоступен для людей с ограниченными возможностями. Почему-то ректоры всех госуниверситетов утверждают, что их университеты доступны. Недавно моему коллеге из ассоциации «Мотивация» пришлось доказать, что это не так, что человек на коляске не сможет подняться по ступенькам. Они поставили рельсы и решили, что это должно помочь. Но их невозможно использовать, они для красоты. Если я пойду в университет, то я, скорее всего, попрошу кого-то внести на руках.
В Кишиневе есть троллейбусы, которые адаптированы для людей с ограниченными возможностями. Для этого троллейбус должен останавливаться у бордюров, чтобы водитель мог выйти и помочь человеку на инвалидной коляске въехать в троллейбус. Это усложняется, когда троллейбус не может подъехать к бордюру из-за припаркованных автомобилей или если люди толпятся на бордюрах и водитель просто не может увидеть человека в коляске.
Мы, те, кто передвигается на коляске, не можем пользоваться маршрутками. Также еще много курсирует неадаптированных троллейбусов. Мне приходится ждать нормального троллейбуса порой до часу, чтобы выехать из дома. Я живу на Рышкановке, а работаю на Ботанике, и на дорогу уходит в среднем два часа.
В регионах страны ситуация ужасает. Автобусы и поезда не адаптированы. Есть один поезд, который считается адаптированным, но я в нем не была. В поезде высокие ступеньки и никакой возможности использовать туалет. Я об этом знаю потому, что в таком поезде ехала в Одессу. Маршрутки, курсирующие между регионами Молдовы, не адаптированы для нас.
Я знаю, что Молдова — очень красивая страна, я бы хотела посмотреть эту страну. Я бы хотела по ней путешествовать, но это невозможно. Я никогда не смогу этого сделать, если у меня не будет моего автомобиля. Это как если ты полезешь на Эверест без подготовки. Молдова — страна, в которой я не могу передвигаться.
Если мы говорим обо мне, то это более-менее позитивно, потому что у меня хватает смелости настаивать на соблюдении моих прав. Другие люди не готовы требовать, они остаются у себя дома, они не оканчивают школы, и о них никто не знает. Это неправильно. У нас одна жизнь, и мы должны получить от нее удовольствие, насколько это возможно.
Недостаток доступности — проблема почти каждого жителя страны. Это проблема и пожилых людей, и людей, которым нужно ходить на костылях, и для мам. Это проблема для моих друзей и родителей. Ведь это не я тащила сама себя на пятый этаж университета, это мои друзья или просто ребята, которые проходили мимо. Это проблема доктора, потому что я не смогу прийти к нему в клинику и ему придется прийти ко мне домой. То же самое и с учителями школы, в которую я не смогу зайти.
В Молдове никто не мониторит, сколько зданий в стране доступны, а сколько — нет. Мы хотели бы, чтобы в нашу ассоциацию почаще обращались с этими вопросами. Нужно, чтобы в группу строительной инспекции, которая проверяет здания перед их сдачей в эксплуатацию, входил человек с ограниченными возможностями.
Редко в кишиневском кафе встретишь адаптированный туалет либо вход. Каждый раз, собираясь в театр или кафе, я звоню туда, чтобы узнать, есть ли у них ступеньки в туалете. На это мне обязательно зададут встречный вопрос: «Что за вопрос? Почему вы меня об этом спрашиваете?» Тогда мне нужно объяснять, что я пользуюсь инвалидной коляской. Не всегда, кстати, человек на проводе захочет пойти и проверить наличие ступеней. Также приходится звонить и спрашивать, насколько широкая в театре или в кафе дверь, поместится ли там инвалидная коляска.
У нас в обществе очень много стереотипов, связанных с людьми с ограниченными возможностями. Почему-то думают, что они всегда нищие, что даже если человек не просит, то финансовая помощь ему всегда нужна. Я рада, что за последнее время ситуация изменилась. К примеру, недавно ко мне подошла женщина и спросила, нужны ли мне деньги. Я ответила, что нет, и она ушла. Было приятно, что она не оказалась настойчивой. Случалось, что люди подходили и силой впихивали в руку несколько леев. Если мы даем людям с ограниченными возможностями деньги, то мы поддерживаем их пассивность, паразитирование, нежелание работать. Нам это не надо! Помогите человеку найти хорошую работу. Я предлагаю не давать денег. Подойдите и спросите, нужна ли помощь. Может, человеку просто надо переехать через бордюр. Два лея ситуацию не спасут.
Когда я закончила девятый класс, учителя были не в восторге от того, что я поступаю в лицей. Они не хотели, чтобы я продолжала учиться, не хотели продолжать приходить ко мне домой. Когда мне нужно было переходить в двенадцатый класс, учителя собрались у меня дома и настаивали на том, чтобы я прекратила учебу. «Кому это надо? Вы о чем думаете? Думаете, что она прямо в университет поступит?» — спрашивали учителя моих родителей. Родители настояли. Это поведение учителей я до сих пор не понимаю. Так можно разрушить человеку жизнь. Так нельзя делать.
Если в политех на занятия со мной ездила мама и часто засыпала в коридоре, пока я училась, то в госуниверситете на магистратуре все было по-другому. Я сама подала заявление, сама добиралась на занятия. Один раз я позвонила маме и попросила, чтобы она приехала, так как я забыла дома какие-то документы. Мама ответила, что это мои проблемы. Так и должно быть. Надо быть взрослым. Видите, какие проблемы появляются. Ты не думаешь о том, что можешь забыть документы, потому что у тебя есть мама, которая может их принести.
Я бы посоветовала молодым людям с ограниченными возможностями не беспокоиться о том, что говорят другие. Не надо волноваться о том, что тебе 20 лет, а ты только переходишь в шестой класс. Если ты не закончил шестой класс — иди в шестой класс. Оканчивай его экстерном. Звони в школу, пока не надоешь! Добейся, чтобы у тебя был как минимум аттестат, а затем и какие-то профессиональные курсы, чтобы ты мог работать. Родители не вечны, и в какой-то момент тебе придется выживать. А выживать сложнее, чем жить. Поэтому надо думать о будущем сейчас.
Пока готовился этот материал, Мариана Морарь поступила в Charles University в Праге. Узнав о зачислении в вуз, девушка написала на своей странице в Facebook: «Вспомнила сегодня слова своих преподавателей: “Зачем ей лицейское образование? Неужели вы думаете, что она еще и работать пойдет? Ей и девяти классов достаточно”. Не живите жизнь, которую вам навязывают другие! Живите той, которую создаете своими руками! Мои родители предложили мне возможность самой выбирать свою жизнь, предоставив доступ к образованию».
«В отделе образования говорили, что лучше отдать меня в спецучреждение»
Ксения Симинчук, консультант по инклюзивному образованию и правам людей с ограниченными возможностями в Управлении верховного комиссара ООН по правам человека
Я училась в школе с 1991 по 2001 год. Конечно, тогда даже речи не могло идти об инклюзивном образовании. Я была тогда единственным ребенком с ограниченными возможностями, который учился в этой школе. Учителя не хотели принимать меня и всячески отговаривали моих родителей. В местном отделе образования говорили, что лучше отдать меня в спецучреждение.
Я хотела получать знания по максимуму. Учителя оставались со мной после уроков, я параллельно обучалась в музыкальной школе. То, что писали на доске, обязательно повторяли вслух — для меня. Это было неудобно для остальных. Окружающие не знали, как я вижу, поэтому не понимали, насколько глубоко мне нужно помочь и в каком направлении помощь должна быть больше. Дети — жестокие: они говорят все, что думают. Родители тоже жестокие: они зачастую говорили, что соседство со мной может навредить их детям.
В университете тоже несладко было. Мне изначально стали советовать учиться заочно. Я настаивала, поступила на факультет иностранных языков и взяла два языка: английский и немецкий, хотя в университете меня отговаривали, мол, английского хватит. Первая сессия была самой сложной. Тест напечатали десятым шрифтом. Я сказала педагогу, что не смогу сдать экзамен, поскольку мне не предоставили возможность наравне с остальными прочитать информацию. Мне педагог сказал сделать копии. Когда я вернулась с копиями, до окончания тестирования оставалось 10 минут. Естественно, я сдала тест на отрицательную оценку.
«Что вы пишете?» — спрашивала я преподавателей. Мне ничего не было видно. Зачем я буду просить конспекты у коллег и проводить вечера, переписывая их, когда преподаватель может проговаривать вслух то, что пишет на доске.
Многое зависит не от стандартов адаптации, а от способности войти в положение другого человека. Самым комфортным шрифтом для слабовидящего считается Arial, мы это учитываем при разработке сайтов. Я использую Arial 16, 18. Мы с коллегами пересылаем электронные письма, написанные таким шрифтом. То есть пришли к изменениям, которые ничего не стоят. Речь идет о желании и отношении друг к другу.
Первое, что я делаю, когда оказываюсь в новом для себя помещении в Молдове,— изучаю пространство. Мне нужно посмотреть, чтобы я никуда не упала. Не забуду, что приключилось со мной, когда у нас был съезд сотрудников ООН в комплексе Shateu Vartely в Оргееве. В тот вечер я должна была выступать на благотворительном концерте в Кишиневе, где собирали деньги для больной девочки. Я в Shateu Vartely вроде бы все изучила, но, выходя, забыла кое-что в своем домике. А их домики сделаны под старину: с большими ставнями, которые очень выпирают. Об одну из этих ставень я очень ударилась. У меня звездочки из глаз посыпались. Мы никогда не будем нормальной цивилизованной страной, если не начнем вот с этого — со ставень, с перил, с доступности.
Есть здания, которые построены недавно. Они в каких-то ситуациях доступны для слабовидящих. Там широкие двери, стены яркого цвета, освещение хорошее. Но все-таки этого недостаточно. Я замечаю, что во многих центрах пол настолько блестящий, что, когда заходишь, кажется, будто цвет потолка отражается на полу. У меня рассеивается зрение. Перила должны быть желтого цвета, а не металлического, чтобы слабовидящий человек смог их увидеть. Желтый создает хороший контраст с другими цветами. Если перила металлические, то они сольются со ступеньками, можно упасть.
В зданиях в Кишиневе нет маркировочных знаков, которые бы предупреждали, когда заканчиваются ступеньки. Да, бывают шероховатые приспособления, которые зимой спасают от соскальзывания со ступенек. Но что стоит устроителям прикрепить желтую ленту с тактильным покрытием, чтобы человек, доходя до конца ступеньки, понимал, что она заканчивается? Тактильные ковры, которые помогают незрячим, обычно устанавливаются в продвинутых странах у ступенек и дверей.
Строительная инспекция должна следить за стандартами доступности. К примеру, нельзя допускать, чтобы дверная ручка была такого же цвета, что и дверь. Слабовидящий человек ручку не увидит. Ручка также должна быть легко тянущейся, чтобы человек, у которого ограниченная мобильность, смог открыть дверь. Дверные пороги — тоже проблема. Перед пешеходным переходом обязательно должны быть тактильные обозначения.
Звуковые светофоры очень важны. В некоторых местах Кишинева они установлены, но, к сожалению, неправильно работают. Незрячие мне говорили, что эти светофоры вводят их в заблуждение, они могут попасть под машину. Еще одна проблема — дорожные знаки. Они расположены на уровне головы. Однажды я сильно ударилась об угол знака. Это было в центре Кишинева, возле пешеходной улицы.
Прозрачные двери — бич кишиневских публичных заведений. Об эти двери часто наши ребята травмируются: кажется, что двери открыты. Даже зрячий человек может удариться, если они хорошо вымыты. Мы советуем ставить хотя бы яркие ручки, индикаторы. Это касается и автоматических стеклянных дверей.
Нужно на законодательном уровне принять регламент, который бы предписывал включать человека с ограниченными возможностями в комиссию строительной инспекции, которая сдает здания в эксплуатацию. Тогда уже будет какой-то порядок. Да, гражданское общество мониторит отдельные участки, но что дальше? Нельзя, как собака, постоянно выискивать.
«Не надо нас жалеть, не надо нас любить»
Сергей Афанасенко, глава Антидопингового комитета, руководитель неправительственной организации Invasport, экс-министр молодежи и спорта
В 1994 году, если бы кто-то мне сказал, что после травмы, после этой аварии я буду депутатом, паралимпийцем, министром, я бы, наверное, не поверил. Я лежал год и девять месяцев в больнице «Скорой помощи». Если бы мне тогда показали сюжет о том, что человек на коляске достиг высот, то, может, я давно был бы еще круче.
В мировом рейтинге я сейчас 123-й в одиночке и 220-й в паре в большом теннисе, десятый в плавании на спине, четвертый в метании ядра, восьмой в метании диска, первый в русском бильярде и третий в пуле. Об этом надо говорить.
Когда я стал министром, я думал, меня пригласят на телевидение, спросят, каково это. Я хотел людям показать, что коляска — это не приговор. Хотел сказать, что мы наконец-то добились, чтобы вместо дурацкого слова «инвалид» говорили «люди с ограниченными возможностями», и своим примером показать, что это безграничные возможности. Но никто на ТВ не приглашал. Один только вопрос журналисты поднимали — мое незнание государственного языка.
Журналисты, общество еще не знают, как общаться с людьми с ограниченными возможностями, как вести себя с ними. Реакция соцсетей на мое назначение — кошмар. У меня сохранились эти записи: «не нашлось ни одного здорового человека, поставили калеку», «министерство калек». Писали деятели искусств, которые собирают залы. Поэтому я выключил Facebook на время работы в министерстве.
В мою бытность министром многие наши ребята впервые отправились на соревнования: были на семи турнирах по теннису, штангисты выезжали, слепые шахматисты. В министерстве молодежи и спорта сделали пандусы, когда я стал министром. Сделали там заезд специальный, стоянку. Пандус там, как и положено, с поручнем. Впервые за 30 лет поменяли двери на те, которые автоматически открываются.
Меня сейчас назначили директором Антидопингового комитета, но правительство не может выделить мне офис. У меня офис в моей машине. В нынешнем офисе комитета — ступеньки, а в здании министерства молодежи и спорта мне не дают кабинет, говорят, что там все занято. Когда я был министром, у меня не было служебного автомобиля, я ездил на своей машине за рулем. Я хотел, чтобы специальную машину купили не мне, а министерству в целом. Приезжают люди из Совета Европы, из Польши. Многие на колясках. Как их встречать? Я пытался говорить Габуричу и остальным, это ведь имидж всей страны. Я был, наверное, самым народным министром. Я утром ездил сам за рулем на работу. Я не мог садиться в BMW, которое мне выделили, это долго. Ехал на заседания правительства и переживал, что нужно машину помыть на мойке, беспокоился за имидж правительства, а оно…
Можете себе представить, только сейчас в аэропорту появился туалет для людей с ограниченными возможностями? Здание парламента сооружено по стандартам, нужно отдать должное министру Марчелу Рэдукану. Когда парламент реконструировали, они меня позвали проконсультироваться. Я приехал, объяснил. Они сделали поручни, туалет для людей с ограниченными возможностями, лифт снаружи и в зале заседания парламента. Сегодня если депутат парламента будет в инвалидной коляске, то он будет сидеть в первом ряду. Когда были Тарлевы, Кристи, Гречаные, нам говорили: «Мы вас жалеем». Я уже 15-й год говорю, что не надо нас жалеть, не надо нас любить, а сделайте закон, предусматривающий наказание за непредоставление доступности к зданиям. В Европе штраф составляет €50 тыс.
Заберите у всех аптек авторизацию на неделю, и клянусь, что завтра же везде будут пандусы. Посмотрите, у аптек нет пандусов. Помню хорошо одно из заседаний в правительстве, тогда премьером Влад Филат был, а его замом — Юрие Лянкэ. Начался разговор о безбарьерной среде. Я начал говорить о том, что нет пандусов в аптеках, госведомствах, больницах. Замминистра Георгий Цуркан то ли в шутку, то ли всерьез сказал: «Вы же ездите по всему миру, чего вам не хватает?» Может, это неэтично, но я сказал то, о чем не говорят остальные люди с ограниченными возможностями. Я спросил: «Вы что думаете, с вами всегда все будет хорошо? Не дай Бог, с вами или с вашими родственниками что-то случится, что вы будете делать?» Они все головы повесили.
Позвоню в ЦИК и спрошу Юрие Чокана, как зарегистрировать инициативу, чтобы в следующем парламенте в каждой партии были люди с ограниченными возможностями. Партий много, людей профессиональных среди людей с ограниченными возможностями тоже много. Я работал как раб. У меня в министерстве пандус появился спустя два месяца. Там не было специального туалета, только простой с защелкой. Не было комнаты отдыха, душа. В мэрию Кишинева вообще нельзя заехать в инвалидной коляске.
В Европе уже делают не просто туалеты для людей с ограниченными возможностями, но и разделяют их на мужской и женский. В Молдове мне часто говорят: «Мы вас занесем». Я говорю: «Не надо меня заносить, сплюньте». Порой говорят: «Давайте мы вас закатим». Но я не колобок. Я хочу заехать сам, побыть и уехать, когда захочу.
Как-то премьер-министр Василе Тарлев поехал на встречу с работниками протезного завода. Работники говорили, что бывший министр финансов понимал их проблемы и решал, так как у него протез был вместо ноги. Из зала вдруг послышалось: «Так давайте и этому отрежем ногу». Ну разве такого ждать нужно? Почему просто не выполнять законы?
Есть и хорошее. Поехал в правительство недавно, а там наконец парковка для людей с ограниченными возможностями появилась. Ерунда, что там машина другая стоит и нужно просить водителя переехать, а он с недовольным лицом и не понимает, почему ты не используешь другое свободное место. Тяжело люди приходят к этому.
Пойду независимым кандидатом в мунсоветники на следующих местных выборах. Ведь когда видят чиновника в коляске, в костюме и галстуке, то отношение ко всем колясочникам меняется. Мало кто, правда, задумывается, что для этого мне надо проснуться на два часа раньше, чем все. Это не так все легко.
Фото на карте: Андрей Гилан, Максим Андреев
Главное фото — Marco Bontenbal
