Корреспондент NM НАТАЛЬЯ МЕЛЬНИК поговорила с главой Торгово-промышленной палаты Молдовы ВАЛЕРИУ ЛАЗЭРОМ о «краже века», бизнес-климате и перспективах развития молдавской экономики.
— Начнем с «кражи века». Как власть допустила вывод из страны миллиарда евро?
— Давайте дождемся результатов расследования. Из-за отсутствия информации получается сплошной конфуз. С одной стороны, кажется все просто: кто-то украл миллиард. Но, думаю, это не так. Имеющаяся на сегодняшний день информация не объясняет, кто это сделал, когда, как и был ли вообще миллиард. Я знаю немногим больше, чем вы. У меня просто есть историческая информация. Но к тому моменту, когда ушел с поста вице-премьера и министра экономики, ситуация была совсем другой.
— Какой?
— О ситуации в Banca de Economii (BEM) я знал только как член комитета по финансовой стабильности, хотя о проблемах в банке [с качеством кредитов, корпоративным управлением, операционным менеджментом] глава Нацбанка говорил с 2012 года. От имени государства Banca de Economii управлял минфин. Наше министерство к управлению не допускали, хотя я неоднократно обращался в минфин с тем, чтобы и представителя минэкономики включили в состав админсовета ВЕМ, как предписывает закон. Но тогда было «немодно» лезть в компетенцию ведомств, закрепленных за другой партией (минфин по коалиционному соглашению был закреплен за либерал-демократами, а минэкономики — за Демпартией.— NM). Любая подобная попытка в коалиционном правительстве сразу вызывала отпор, и, надо признаться, это было взаимно. В то же время ответственности я с себя не снимаю.
Люди, которые на тот момент управляли банком от имени государства, говорили: «Все нормально». Проблемы они объясняли тем, что в свое время Investprivatbank обанкротился (в 2009 году.— NM) и ВЕМ принял на себя ответственность за выплаты депонентам лопнувшего банка.
Потом возникла тема рейдерских атак, которую мы обсуждали в комитете целый год, и акценты сместились. Вновь о BEM заговорили, когда возникла проблема капитализации банка и парламент одобрил новую допэмиссию акций [в конце августа 2013 года]. После этого все успокоились, решив, что теперь банк в частных руках (у государства тогда осталось 33% акций.— NM) и все будет хорошо. С этой мыслью я и ушел из правительства в июле прошлого года. От того же, что произошло потом, под шумок выборов, я был в шоке: все было сделано нагло и дико до безобразия, без попытки особенно скрыть этот вызов обществу.
— Вы верите, что власть об этом не знала?
— Нет, не верю. Как минимум три структуры знали. Почему так случилось, кто за это отвечает, был ли миллиард, меня не спрашивайте. Я без данных не хочу кого-то огульно обвинять.
— Вы читали отчет Kroll?
— Да, по диагонали, причем обратил внимание не на содержание, а на форму. Я ведь делал похожие отчеты, когда занимался консалтингом и сопровождал крупные сделки. Тот, кто покупает бизнес, всегда заказывает due diligence (исследование по оценке инвестиционных рисков) посмотреть, нет ли там скелетов в шкафу. Обычно те, кто проводит расследование, дают гарантию на заключения, подчеркивая, что они основываются на информации, которая им была предоставлена. А с учетом того, что самый пик «спектакля» [ноябрь-декабрь 2014-го] ребята из Kroll не охватили, то они сами не поняли, что произошло. К тому же, как по законам детективного жанра, еще и документы нужные сгорели. Поэтому можно быть гениальным аналитиком, но если информации нет, домыслить очень сложно.
Думаю, нас еще ждут сюрпризы, ведь самое интересное произошло в ноябре 2014-го—марте-апреле 2015-го. Конечно, это мои домыслы и у меня нет доказательств. Но, анализируя официальные данные, я увидел, что по итогам первого квартала много заработал Национальный банк, я увидел, что в результате девальвации лея много заработали коммерческие банки.
Я иногда думаю, как бы я поступил, если бы был бизнесменом на финансовом рынке? Например, если бы я знал, что лей обвалится в ближайшее время на 20%, я бы купил валюту. Чтобы ее купить, мне нужна ликвидность в леях. Депозиты — долго и дорого, а вот в Нацбанке такая кубышка в виде беспроцентного кредита есть. Чтобы до нее добраться, нужно придумать мотив для Нацбанка выдать мне этот беспроцентный кредит, и чем больше, тем лучше. Согласитесь, мотив был прекрасный.
Купив валюту, я оказал бы давление на валютный рынок, так как часть леев хлынула туда, Нацбанк вынужден скинуть на рынок свои валютные резервы, чтобы не было хуже. Я же автоматически, не прилагая усилий, заработал бы за счет курсовой разницы примерно €200 млн. Еще я попутно, за счет покупки государственных ценных бумаг, пополнил бы кассовый дефицит бюджета, который наблюдался в январе-феврале, тем более что минфин предлагает очень неплохой процент. Возможно, я вложил бы часть средств где-то за границей, например в РФ, где процентные ставки даже выше, чем в Молдове. В общем, с точки зрения бизнеса, при условии, что вся прибыль возвращается домой, с нее уплачивается налог, то это нормальная бизнес-операция по молдавским меркам, хотя нужно понимать, что ценой этой легко заработанной прибыли является инфляция, то есть на самом деле дополнительный налог на все население, а также неподъемный процент по кредитам для бизнеса. Но тут говорят, что все куда-то пропало. При этом мне не нравится, когда это представляется слишком просто. Я в это не верю.
— Вы думаете, что в этой афере есть какая-то сложность?
— Не так просто украсть миллиард, это не может быть простой схемой. Конечная точка еще не поставлена. И часть денег может еще вернуться, а могут быть и неприятные сюрпризы. Но меня пугает фатализм властей, которые констатируют, что все знали, как тут воровали. Я, например, не знал, только предполагал частично. С точки зрения людей, бизнеса, потенциальных инвесторов, которых мы ищем, страшно, если в самом деле украли миллиард. Но не это самое страшное. Хуже — полное недоверие общества к институтам государственной власти. Идет эрозия основ государственности. Те люди, у которых есть полномочия, кто должен мониторить, заниматься следствием, давать оценку, лишь говорят: «Это произошло». А если они все знали, то почему не принимали решения? Это пугает. Я надеюсь, что хотя бы сейчас они начнут работать.
Последствия ужасны. Все отражается на экономике. Кредитование встало, бизнес с высунутым языком бегает в поисках оборотных ресурсов. Ведь год и так непростой, вступило в силу соглашение о свободной торговле с ЕС, нужно много инвестировать, чтобы использовать потенциал новых рынков. Образовалась вилка: с одной стороны, как никогда нужны финансовые ресурсы, а с другой — в стране нет ликвидности, люди не хотят нести деньги в банки, бизнес тоже придерживает их без движения. Инвестиционный процесс идет очень вяло. Внутренние инвесторы тоже видят слабость государственных институтов, которые должны гарантировать выполнение хоть каких-то правил игры.
— А что бы вы делали, если бы были премьером?
— У правительства в этой ситуации не так много инструментов, хотя у меня большие претензии к тем, кто управлял банком от имени государства. Пусть они говорят, что админсовет не участвовал в принятии решений, а лишь менеджмент банка, но я, как акционер, если вижу, что мои деньги воруют, должен что-то делать. С другой стороны, правительство, грубо говоря, работает по Гражданскому кодексу, закрывает дырки в законодательстве. Но если люди наглым образом эти правила нарушают, то правительство мало что может сделать: тут вступают в дело те, у кого на столе Уголовный кодекс,— правоохранительные органы. И отмечу, что там нет неподготовленных людей, они все видели и знали, но не принимали решений.
— А кто принимал решения?
— Не знаю, это какая-то партинизация, даже не политизация. Главная проблема в этом — в непринятии решений. И сейчас нужно разбираться и давать оценку, почему то или иное ведомство в этой ситуации не сработало. Это практическая задача. Ее нужно решить на будущее, или забудьте про доверие людей и экономическое развитие страны. Нужно дать оценку, почему тот или иной чиновник не сделал свою работу. Если знаний не хватило, что ж, давайте будем их учить.
— А если им не разрешили?
— Кто не разрешил?
— Тот, кто принимает решения.
— В этом и проблема. Я не сомневаюсь в профессионализме Нацбанка и ряда других ведомств. Пока не ответим на этот вопрос, будущего не будет. Сейчас акцент уходит в другую сторону. Я не судья, но сняли не тех, тем более приняли решение в конце дня, на политической площадке. Но надо что-то делать, поэтапно проверять компетенции всех ответственных лиц.
В личных беседах с некоторыми из них я услышал следующее: «Мы информировали президента, премьера». Да, это минимум, что они должны делать, а почему не приняли решение? Говорят: «Чтоб не навредить», а шустрые ребята воспользовались ситуацией. Не знаю, может, у них есть политическое прикрытие, может, юридическое, но куда деть совесть и профессиональную этику…
— А что вы бы сделали на их месте?
— Я написал бы список того, что надо делать по пунктам, и рядом положил бы заявление об уходе, если бы мне мешали выполнять решения.
— Глава НЦБК Виорел Кетрару заявил, часть денег пошла в аэропорт и концессию могут отменить?
— Он пока предположил, что часть украденных денег была инвестирована в аэропорт. Дай-то Бог, если это так. Я пока доверяю только своим глазам и вижу, что работы [в аэропорту] ведутся. Но максимум, что они проинвестировали, это пару десятков миллионов евро, не больше.
— Может, деньги пошли в карман концессионерам?
— Не знаю, так ли это. Я допускаю, что часть денег могла пойти [в аэропорт], но это лучший вариант, так как они пошли в родную инфраструктуру. И мы будем ею пользоваться. С точки зрения самой концессии у правительства есть 1001 вариант расторгнуть контракт, если концессионер не выполняет условия концессии, не обеспечивает полную работоспособность аэропорта, не увеличивает ежегодно рост пассажиропотока, не выполняет инвестпрограмму. По последнему пункту они [концессионеры] идут с опережением. Единственное, что может вызвать подозрение, это смена собственника инвестора. Я не помню, что там в контракте, но в общем структура концессионера важна с той точки зрения, достаточно ли у собственника денег, чтобы вкладывать в развитие аэропорта. Раз в год государство имеет право проверять, как выполняются параметры контракта. Если правительство захочет расторгнуть его раньше времени, нужно будет вернуть деньги и выплатить компенсацию. Тут нужно или согласие [концессионера], или [придется] в суд идти. Все зависит от целесообразности такого решения нынешнего правительства. Любое расторжение контракта влечет за собой выплату компенсации. Только правительство может решить, стоит ли платить такую цену за расторжение. Юридических обоснований я там не вижу, возможно только политическое решение.
— Расторжение контракта с концессионером разве улучшит имидж правительства? Согласно последнему отчету Всемирного банка, инвестиционный климат в Молдове очень плохой, а за последний год еще ухудшился.
— Инвестиционный климат в Молдове хуже, чем мы хотели бы. Когда три года подряд говорят, что у нас рейдерские атаки, когда два года говорят о банковском кризисе, когда говорят, что суды беспредельничают, естественно, восприятие деловой среды ухудшается. Есть и объективный фактор: в регионе идет война и поток прямых иностранных инвестиций остановился. Кроме того, мы хвастались тем, что в Молдове — уникальный вариант, что мы торгуем и с Востоком, и с Западом. Сейчас я так говорить не могу. Восточный рынок пока закрыт, западный открылся, но к нему мы еще не готовы. С другой стороны, подписанное Соглашение об ассоциации и создание зоны свободной торговли с ЕС дают все же надежду, что инвесторы поймут, что в перспективе здесь все будет по-европейски, будут такие же, как в Европе, правила игры. При условии, что все это будет работать. Сейчас нам очень сложно ответить на вопрос потенциальных инвесторов: не исчезнут ли их деньги через наши банки. Пока получается, что труд многих людей, работавших на европейскую перспективу, не уважается. Мне иногда хочется кричать: «Мы же старались, работали, а вы издеваетесь!» Создавая одну предпосылку для развития, нельзя рядом же гадить, по сути уничтожая ее результаты.
— Предположим, деловой климат улучшится. Но что Молдова, кроме помидоров, огурцов и вина, может предложить миру?
— Сколько вы знаете стран, где есть производство, основанное только на местном сырье? Экономическая модель любого государства основана на экономической географии, на ее объективном потенциале. Стран, которые выстроили свою экономику на собственных ресурсах, не так много, и некоторые из них не самые развитые. Возьмем, к примеру, Японию, у которой ничего не было. Они построили экономическую модель на инвестициях в человеческие мозги. Меня в свое время обвиняли при разработке «Национальной стратегии-2020» в том, что я противник сельского хозяйства. Но я — как министр экономики — должен смотреть иначе. Самые развитые — это промышленно развитые страны, где кроме труда и мозгов на 80-90% ввозное сырье. Возьмите Германию, которая очень много импортирует, но в то же время это экспортоориентированная страна, она экспортирует передовые технологии.
А в Молдове говорят: то, что Draexlmaier собирает,— это ерунда: завезли и вывезли. Да, но у нас по определению перерабатывающая экономика. И в советское время такая была. Поэтому главный приоритет — образование. У нас есть люди, земля и расположение, мы говорим и думаем на двух языках — это плюс. Конечно, нужно рассматривать и наше традиционное производство. Сейчас в мире голодают 500 млн человек, а мы говорим, что некуда сбывать товар. С нашей высокой плодородностью земли и при условии развития логистики говорить, что нам некуда продавать, просто смешно.
Конечно, я хотел бы, чтобы молдавские товары были известны под своей маркой, а не Draexlmaier, мы сейчас много внимания уделяем брендам. Надо строить собственные бренды, основанные на инновациях.
— Как их строить без людей, ведь лучшие мозги и руки уезжают.
— Это своего рода замкнутый круг. Чтобы остановить миграцию, нужно дать конкурентоспособную зарплату, а для этого нужно производство с высокой добавленной стоимостью. Чтобы его получить, нужны передовые технологии и хорошо обученные люди. Поэтому первый приоритет — образование, второй — инвестиции. Что первично, можно спорить, но пока не дадим перспективу, что можно здесь что-то делать, пока не будет конкурентоспособной зарплаты, люди будут уезжать. Повторюсь, нужно доверие к властям, нормальный деловой климат, чтобы работали госинституты, а суд был справедливым.
Вот и выходит, что далеко не все наши проблемы имеют экономический характер. Вы можете иметь множество претензий к министру экономики, но он вам реформу юстиции не проведет. Я помню слова американского вице-президента Джо Байдена, который во время своего визита в Молдову сказал: «Пока не решите проблемы юстиции и коррупции, не спрашивайте у министра экономики, почему не развивается экономика».
— Может ли в этом контексте что-то сделать Торгово-промышленная палата (ТПП)?
— Может и делает. К примеру, есть проблема юстиции. Мы консолидируем арбитраж, чтобы бизнес не шел в суд, а решал спор через арбитраж. 26 мая иностранные эксперты на деньги Европейского банка реконструкции и развития проведут инструктаж для нынешних и будущих арбитров. Через два месяца начнет работу центр посредников. Таким образом мы развиваем альтернативные методы решения экономических споров. Для развития деловой среды ТТП ведет диалоги с правительством, мы проводим на местах регуляторную реформу. У нас есть центр предпринимательской подготовки, система сертификации.
— А бизнесмены хотят учиться?
— Далеко не все, но замечаем положительную тенденцию. Если бизнесмен в ситуации меняющейся экономики не учится один час в день, он уже отстал.
— ТПП влияет на власть?
— Может, не видно, но мы влияем. Я член Экономического совета при премьере, коллегии в минэкономики, мои предложения учитываются. Мы на площадь пока не выходим, мы ведем диалог. Пока нас слушают, мы даем рекомендации.
