В свои 23 года Денис Дерменжи успел поработать корреспондентом и на протестах в Москве, и на месте военных преступлений в Украине. Журналистика не была его мечтой, но стала призванием. В интервью корреспонденту NM Надежде Копту он рассказал, как журналистика стала его жизнью, почему он не может проходить мимо чужой боли, и как его изменила поездка в Украину.
Это интервью — часть спецпроекта #lookatNM, в рамках которого сотрудники редакции рассказывают о себе, о работе и о том, что остается «за кадром» наших материалов.
«Так престижно звучало, что я решил попробовать»
Как ты попал в журналистику?
Это очень длинная история, которая повернула мою жизнь в правильную сторону. Окончив двенадцатый класс, я решил пойти работать официантом. Ну, как работать — батрачить. Мы работали очень много. Лето подходило к концу, и я решил, что никуда не буду поступать и продолжу работу. Но у меня очень хороший брат, который обо мне постоянно заботится. Благодаря ему сейчас я работаю журналистом.
Тогда брат работал в Германии. Он приехал и буквально за руку отвел меня в университет. Помню, как мы стояли перед табло с перечнем факультетов, и я не знал, что выбрать. Какая-то математика, информатика, биология. Потом посмотрел — журналистика. Так престижно звучало, что решил попробовать. Это был последний день, когда можно было подать документы. Приемная комиссия уже закрывалась, а тут прихожу я с папкой документов. Мне с трудом удалось убедить их, чтобы приняли документы.
«Мне казалось, что это что-то недостижимое»
Татьяна Султанова
Расскажи, чем ты занимался, прежде чем попал в NewsMaker.
На первую работу по специальности я тоже попал случайно. В студенческую аудиторию зашел преподаватель. Он написал на доске номер телефона человека из Moldova 1 и сказал, что они ищут журналистов. Я прямо на паре позвонил по телефону, а вечером уже попал на Национальное телевидение. Где-то около полугода работал кем угодно: от репортера до переводчика. Потом перешел на другой телеканал. Потом какое-то время не занимался журналистикой.
Моя семья переехала в Москву, и родители предложили мне тоже переехать туда. Мне было сложно адаптироваться. По понятным причинам чувствовал себя несвободно в этой стране. Я пытался построить какую-то карьеру. Работал риэлтором, стажировался в нескольких изданиях. Но это был период, когда только принимали закон об иностранных агентах, и многие не знали еще, как с этим работать. Мне с порога говорили, что я могу у них стажироваться, но нужно понимать, что на работу взять не смогут.
Перед рождественскими праздниками я сидел в кругу семьи, листал ленту Facebook и наткнулся на объявление, что NM ищет человека, который будет писать на социальные темы.
Для меня как для человека, который хочет писать о социальных и гуманитарных проблемах, было важно делать это именно в NM. Еще с университетских времен мечтал попасть сюда. Для нас NM всегда был примером. На парах мы часто разбирали какие-то материалы. Мне казалось, что NM — это что-то недостижимое. Я отправил резюме и забыл.
Прошел где-то месяц, и я опять наткнулся на это объявление. Проверил почту, ответа не было. Решил сделать еще одну попытку. На этот раз со мной связалась главный редактор Галя Васильева. Она предложила прийти в редакцию и обсудить детали. Читаешь это где-то далеко в Москве и думаешь: а зачем вообще я это сделал. Но так получилось, что это письмо пришло после январских протестов [2021 года], на которых мне довелось поработать. Для меня это был ценный журналистский опыт. Протесты в Молдове кардинально отличаются от российских.
После таких протестов приходишь домой, говоришь родителям, что с тобой все хорошо, а потом заходишь в ванную и пытаешься замазать синяки от дубинок. Многие думают, что они резиновые. Но они не резиновые. Очень сложно оставаться в этой стране и что-то планировать. Этот период меня и подтолкнул к тому, чтобы вернуться в Молдову. На следующий день купил билет и уже вечером был в Кишиневе.
«Я не работаю, а просто занимаюсь тем, что люблю»
Можешь рассказать о своем самом длинном рабочем дне? Почему пришлось задержаться, и сколько времени ты провел на работе?
У меня нет понятия «рабочий день». У меня нет такого, что просыпаешься и думаешь: вот в 10 утра начнется мой рабочий день, и я буду работать до 19. На самом деле я до сих пор не знаю, какой у меня график работы. Я не работаю, а просто занимаюсь тем, что когда-то очень полюбил, и надеюсь, что никогда не разлюблю.
Но все же. Был какой-то день, когда в редакции пришлось провести непривычно много времени?
Это был уже предвоенный период, когда Путин объявил, что признает независимость этих квазиреспублик [ДНР и ЛНР]. У нас сместился фокус с местных новостей на международные. Мне было очень интересно. Понимал, что мы переживаем исторический момент. Понимал, что что-то будет, что нужно сконцентрировать внимание на том, что происходит. В такие моменты не ощущаешь, как проходит время, что работаешь сутки напролет, что у тебя проблемы со сном, что давно не общался с родителями. Или что у тебя есть жизнь, которую можно жить.
«Было предчувствие, что будет очень много боли и страданий»
В конце июня ты вернулся из Украины. Давай начнем с того, почему ты рвался туда поехать. По сути, редакционного задания ехать туда не было, но ты настаивал, чтобы тебя отпустили.
Я рвался туда еще до начала войны. Было какое-то предчувствие, что будет очень много боли и страданий, от которых я не смогу остаться в стороне. Очень сложно точно ответить, почему я хотел там оказаться. Тогда я не знал, на что иду. В какой-то степени благодарен редакции, что меня не отпустили туда во время первой фазы войны. Я был максимально не готов к этому: ни морально, ни физически. Меня остановили и дали возможность подготовиться. Я долго готовился к этой поездке и понимал, насколько она важна для меня не только как журналиста, но и как для человека. Мне очень важно понимать, через что проходят люди. Когда читаем заголовки, что где-то произошел обстрел, упала ракета, мы думаем, что что-то где-то происходит, но не отдаем себе отчет в том, насколько это все страшно. Мне было важно собрать это и передать читателям.
Вот сейчас ты просыпаешься, планируешь рабочий день, пьешь кофе, идешь гулять с друзьями, а в это же время в соседней стране идет война. Из телеграм-чатов люди узнают, что их родные умерли. И это не какое-то сообщение: «Здравствуйте, уважаемый, ваш родственник умер. Приносим соболезнования». Нет, там чаты, куда просто скидывают фотографии трупов, а люди по каким-то деталям опознают родственников. Это невыносимо.
«Там боль везде, во всем»
Андрей Мардарь
Расскажи о поездке. Сколько времени ты там провел и что делал?
Я провел там две недели. Это были очень интенсивные две недели. Было очень больно. От общения с этими людьми, от их историй. У меня было ощущение, что я поеду, буду собирать истории, и это будет так интересно, так захватывающе. Был какой-то романтизм, который развеялся при первой же поездке в Бучу и пригороды Киева. В Киеве чувствуешь себя комфортно до первой сирены или до первого блокпоста и противотанковых ежей. То есть ты идешь по Киеву, там кафешки работают, уличные музыканты играют, люди гуляют, все такое красивое, летнее. Киев пытается жить. С реальностью ты сталкиваешься, когда понимаешь, что есть люди, которые продолжают прятаться в метро. Их, конечно, очень мало, в основном это люди, которые остались без крова.
Когда едешь в пригороды, которые пережили оккупацию, массированные обстрелы, очень сложно. Мне было сложно, потому что я постоянно курсировал между пригородами и Киевом. То есть я привыкал к Киеву, а возвращался чуть-чуть другим, потом снова обратно. Я не мог себя заставить нормально работать, что-то писать, расшифровывать. Мне постоянно хотелось вернуться в Бучу, Бородянку, Ирпень, Гостомель, во все эти места, в которые возвращаются люди. Они пытаются отстроить жилье, наладить быт, насколько это возможно.
Там боль везде, во всем. Самая большая боль сосредоточена в глазах у людей. Ты смотришь людям в глаза и видишь, что им очень сложно, потому что они недавно кого-то похоронили, остались без дома, не знают, как дальше жить. У них просто забрали будущее. Там совсем другие люди. Они по-другому смотрят на все, что происходит. Больше отчаяния, боли, безнадеги.
«Я не ожидал, что они расскажут такие вещи, которые меня изменят»
Что во время поездки было для тебя самым сложным?
Мне очень легко во время общения с героем. У меня такой принцип работы, что в это время я максимально отстраняюсь и отрешаюсь от всего. Просто понимаю, что сейчас нужно работать, задать максимально много вопросов, чтобы человек рассказал как можно больше. Иногда, конечно, приходится задавать глупые вопросы. При этом надеешься, что твой собеседник понимает, что это все для того, чтобы передать ужас, который он пережил, чтобы получился материал, который нас разбудит.
Да, во время общения с героем мне легко, но потом очень сложно работать над текстом. Я такой человек, что не могу спокойно относиться к чужой боли, не могу ее не видеть. Поэтому, когда я расшифровываю записи, то переживаю это заново, пытаюсь понять, что чувствовал человек. Пытаюсь передать не только то, что человек рассказал, но и то, что он чувствует, и то, каким я его увидел.
До войны у меня не было настолько сильных историй. Когда началась война, и для меня, и для многих людей изменилось понимание того, что такое свобода и что такое желание жить. Тогда я понял, что мне очень важно передать это людям. Начал всеми возможными способами искать людей, которые пострадали от войны.
Я понимал, что не могу туда поехать, но использовал все возможности. Одной из них были соцсети. Я подписался на множество пабликов и групп, где люди искали своих родных и просто делились тем, что чувствуют. Я писал совершенно незнакомым людям, но не задумывался, что будет, если мне ответят. Когда они отвечали, я впадал в какой-то ступор. Я не знал, что и как спросить. Мне было очень неудобно от того, что я не там, и не понимаю по-настоящему, насколько ужасно то, что происходит с ними, их семьями и их страной. У них была нормальная жизнь, а теперь их город — оккупированное пепелище. Люди, которые там остались, вынуждены набирать воду из луж, чтобы хоть как-то выжить. Когда писал этим людям, я не ожидал, что они мне расскажут такие вещи, которые изменят меня.
Когда долгое время пишешь о стройках, урбанистических проблемах и потом резко переключаешься на такое, то понимаешь, насколько мы глупые. Мы реально очень глупые и даже не понимаем этого.
«Выгорание — это, когда ты открываешь ноутбук и сразу хочешь его закрыть»
Ты эмоционально вовлекаешься в то, что делаешь. Часто побочным эффектом этого становится выгорание. Ты с этим сталкивался?
Выгорание — да, оно витает рядом. Я его чувствую. В какой-то момент кажется, что вот сейчас сорвешься и больше ничего не сможешь сделать. Выгорание лишает тебя возможности ясно думать. Впадаешь в какую-то прострацию и не понимаешь, как дальше жить и что с этим делать. Выгорание — это когда ты садишься за компьютер и сразу же хочешь его закрыть. Кажется, что все, за что бы ты ни взялся, не имеет никакого смысла. Появляется ощущение, что все, что делаешь — это просто способ потешить свое эго. Потому что никто не видит того, что ты делаешь, и не чувствует то, что ты хочешь этим передать.
Я благодарен людям, которые рядом со мной в эти моменты. Они приносят краски в жизнь, поддерживают, говорят, насколько ты важен и насколько важно то, что ты делаешь. Коллеги стараются понимать. Редакторы, которые, наверное, иногда чувствуют, что у тебя истекает запас сил и энергии, который был раньше. Они относятся к тебе, как к человеку, который способен грустить. Они понимают, что, когда у тебя все хорошо, ты выкладываешься по максимуму.
Последний вопрос. Мы в NM часто пишем на какие-то важные темы, но это не всегда находит отклик. Как ты думаешь, журналистика все-таки может что-то изменить?
Журналистика ежедневно что-то меняет. Нужно понимать, какие изменения мы хотим увидеть. Если хотим сместить правительство, то должны понимать, что это не происходит по щелчку пальцев. Такое не всегда возможно, но благодаря тому, что мы каждый день рассказываем людям о том, что и почему происходит вокруг, мы создаем картину мира. Ты зашел на сайт, прочитал, проанализировал и понял, что происходит сегодня. Человек начинает понимать, какие процессы происходят в обществе. Он задумывается, как к этому относиться, надо ли пытаться что-то изменить. Журналистика — движущая сила. Мы толкаем людей и общество к тому, чтобы что-то изменить.
Татьяна Султанова
Хотите поддержать то, что мы делаем?
Вы можете внести вклад в качественную журналистику, поддержав нас единоразово через систему E-commerce от банка maib или оформить ежемесячную подписку на Patreon! Так вы станете частью изменения Молдовы к лучшему. Благодаря вашей поддержке мы сможем реализовывать еще больше новых и важных проектов и оставаться независимыми. Независимо от того, как вы нас поддержите, вы получите небольшой подарок. Переходите по ссылке, чтобы стать нашим соучастником. Это не сложно и даже приятно.
Поддержи NewsMaker!
