(ФОТО) Украинские войска вошли в Херсон

Правозащитная организация Amnesty International представила жесткий отчет о ситуации с медиа и свободой слова в Молдове. Об уязвимости СМИ, ограничениях и самоцензуре. И о том, как власти используют угрозу российской пропаганды как предлог для мер, выходящих за рамки права и международных стандартов. В интервью Даше Слободчиковой в рамках программы RealPolitik на NewsMaker авторы исследования Анна Райт и Денис Кривошеев рассказали, где грань между борьбой с пропагандой и ограничением свободы, можно ли молчать о войне, как и почему самоцензура становится нормой в медиа, и есть ли у общества и журналистов инструменты, чтобы не допустить отката от свободы слова. 

«Это стало для меня шокирующим открытием»

Вы пообщались с десятками журналистов и чиновников, изучили законы и решения. Что стало для вас самым тревожным сигналом о состоянии медиа в Молдове?

А.Р.: Думаю, самым тревожным было то, что мы услышали от примерно 30 журналистов и сотрудников медиа, с которыми говорили. Меня поразило, насколько спокойно люди говорили о самоцензуре, которую сами к себе применяют, и как они пытались объяснить, почему так происходит. Фраза, которую повторяли несколько человек: «Из двух зол выбираем меньшее». Другие говорили: мы знаем, какова альтернатива, и чтобы избежать этой альтернативы, нам приходится себя останавливать, каждый раз думать дважды, стоит ли критиковать действующую власть, стоит ли выпускать тот или иной материал. Наверное, именно это — самое тревожное. Такое ощущение, что многие пытаются как-то нормализовать эту ситуацию. И это грустно и тревожно.

Я примерно три года занимаюсь ситуацией с правами человека в Молдове. И у меня было ощущение, что страна уверенно движется к демократии, что здесь есть свободы, люди защищены, чувствуют себя в безопасности и не думают о том, что можно говорить, а что — нет. И поэтому это стало для меня таким шокирующим открытием. Мне пришлось многое пересмотреть и взглянуть под другим углом. Я ни в коем случае не говорю, что Молдова не движется в демократическую сторону. Но, к сожалению [есть и тревожные процессы].

Д.К.: Да, это действительно самый тревожный сигнал. Если говорить прямо, то я бы тоже начал с самоцензуры. Если журналист не чувствует свободы выполнять свою профессиональную работу, значит, у нас проблема. И этот сигнал мы услышали многократно. И когда мы увидели весь этот массив информации, было уже невозможно не донести эту критику до властей Молдовы.

Вообще отчет очень критичен к властям Молдовы. В нем говорится, что после начала войны России против Украины власти Молдовы ввели ряд мер, которые оценены как чрезмерные, непропорциональные и нарушающие плюрализм. Решения принимались вне процедуры, без обоснований, оценки, в обход судебных инстанций. Контекст войны тут понятен и очевиден, но все же – почему эти действия не встречают критики, в том числе со стороны международных партнеров, почему не указывают на это?

А.Р.: Думаю, этот вопрос лучше адресовать международным партнерам. Мы в отчете анализировали именно правомерность принятых мер, насколько они были прозрачны, пропорциональны, согласованы с законодательством. В компетенцию Amnesty — к счастью или к сожалению — не входит анализ того, насколько реальны угрозы, которыми власти объясняют эти решения.

Вопрос скорее о том, почему в целом на это мало кто обращает внимание, и среда в которой работают молдавские медиа не вызывает должной критики?

А.Р.: Наверное, здесь мы снова возвращаемся к самоцензуре — и к тем причинам, которые сами журналисты называли, объясняя эту самоцензуру.

К тем самым «меньшим из зол»?

А.Р.: Думаю, что да.

«Не передавайте это право спецслужбам. Мы знаем страны, где так произошло, и знаем последствия»

В отчёте вы пишете, что «Молдова закрепила практику внесудебных ограничений». Власти объясняют это войной и гибридными угрозами. Но даже если говорить не с правозащитной точки зрения, а с точки зрения международной практики — работает ли это вообще?

А.Р.: Вы имеете в виду принятие таких ограничений?

Да. Можно ли во имя безопасности поступиться свободой слова — говоря, что «вот сейчас надо сделать так, чтобы обезопасить себя», «это временно», а потом все наверстаем?

А.Р.: Право на свободу выражения — не абсолютное. Возможны отступления. Вопрос — как они вводятся. Такие ограничения должны соответствовать трем критериям: быть пропорциональными, необходимыми обществу и законными. Причина должна быть ясной и понятной обществу, и общество должно согласиться, что такие меры действительно необходимы. Пропорциональность, необходимость и законность — это ключевые параметры. И ограничения могут вводиться только уполномоченным органом. Таким органом является независимый суд. Совет безопасности, комиссия по чрезвычайным ситуациям — это не независимый суд.

И то, о чем мы говорили на презентации доклада и на встречах с представителями власти: в Молдове этот процесс пошел наоборот. Сначала запретили, а потом пошли в суд. Хотя каналы или сайты должны были функционировать до того момента, пока суд не примет решение о приостановке лицензии или блокировке.

Но, как мы понимаем, власти не видят в этом проблемы. Они говорят: мы предупредили угрозу, остановили то, что нельзя было допустить, и в тот момент легальных инструментов просто не было. Как объяснить, почему это плохо? Почему именно суд должен решать, а не специальные комиссии или другие органы? Почему это вообще важно?

А.Р.: Наша работа охватывает не только Молдову, мы следим за ситуацией с правами человека по всему региону Восточной Европы. И, думаю, ни для кого не секрет, что происходит в регионе, кто где в какие «игры» играет, кто кого пытается перетянуть на свою сторону. И Молдова — одна из немногих стран, которые всё ещё идут по пути демократии. Где права человека — не пустые слова, где есть свободные СМИ и активное гражданское общество. Если спрашивать, почему Молдова остаётся такой — то как раз благодаря этому: благодаря правам человека, гражданскому обществу, свободным медиа. И именно это мы пытаемся донести: власти должны это ценить и поддерживать, а не пытаться контролировать и ограничивать, тем более в обход законных процедур.

Никто не отрицает степень угрозы, созданной Россией Федерацией. Но если говорить о соразмерности угрозы и действий, есть ли вообще в международной практике успешные примеры, как в таких условиях защититься от пропаганды и при этом соблюсти процедуры и оставаться в легальном правовом поле?

Д.К.: Да, конечно. Во-первых, ситуация Молдовы всё равно уникальна. Нет второй такой страны — мы за это её ценим, любим и желаем ей светлого будущего. И это будущее напрямую связано с правами человека. Принципы, на которых мы настаиваем, — одинаковые для всех. Там, где их нарушают, мы видим очень серьёзные последствия. Право на свободу слова — фундаментально. Да, но оно не абсолютное, как сказала Анна. Его можно ограничить, но только при соблюдении определённых критериев. И ограничивать его может только независимый судебный орган.

Не передавайте это право спецслужбам. Мы знаем страны, где так произошло, и знаем последствия. Свобода слова, свобода мнений — это про готовность слышать то, с чем ты можешь быть не согласен. Но если эту свободу отнять, страна теряет своё будущее. Это недопустимо. Об этом и наш отчет.

Мы не спорим с серьёзностью угроз — мы правозащитная организация, и не нам выносить суждение о том, насколько эта угроза реальна или серьезна. Но очевидно, что речь идёт о серьёзных вещах. И бороться нужно законными способами — теми, которые прописаны в законодательстве. Ограничительные меры возможны, но в минимальном объёме. И все три критерия — законность, необходимость, пропорциональность — должен применять суд. Не спецслужбы, не органы по чрезвычайным ситуациям или инвестициям.

Какие риски вы видите в случае Молдовы?

Д.К.: Давайте представим, что Молдова продолжает идти этим путём, и медиа перестают быть свободными. Один из ключевых рычагов общественного оздоровления исчезает. Пройдут выборы, сменится правительство. Кто и как будет пользоваться этими механизмами? Как их могут применять новые власти — или даже нынешние, если решат действовать более решительно и с меньшей оглядкой на права человека?

Молдова слишком ценна, чтобы рисковать потерять ее на этом пути. Права человека — это инструмент безопасности для всего общества. Молдова сильна тем, что здесь есть свободные СМИ, сильное гражданское общество, работают законы. Да, о судах можно говорить отдельно, но тем не менее судебные решения имеют вес, и принимаются не всегда в интересах правительства. И это важнейший механизм, который делает страну сильнее. Молдова будет безопаснее благодаря правам человека, а не вопреки им.

«Нам может не нравиться пропаганда, но это часть той же свободы слова»

После начала войны в Украине в Молдове появился термин «пропаганда через молчание». То есть когда медиа выбирали не занимать сторону и просто молчали – например о войне в Украине. И за это тоже получали наказания. Насколько такая мера соответствует — или противоречит — международной практике и вообще вписывается в логику свободы слова?

Д.К.: Любое выражение мнения — сказанное или несказанное — защищено свободой слова. Исключение — контент, который связан с призывами к насилию, нетерпимости, разжиганием ненависти. Такие вещи не прикрываются свободой выражения и должны пресекаться. Но всё, что является свободным выражением позиции, включая молчание, — допустимо и важно. СМИ должны иметь право этим пользоваться. К слову, сама по себе пропаганда не является запрещённым контентом. Это печальный факт — многим из нас не нравится, что мы слышим в виде пропаганды. Но право её производить и распространять существует, и это часть той же свободы слова, благодаря которой мы с вами можем свободно говорить, что думаем.

В отчете есть критика и самого медийного сообщества. Журналисты «неохотно критикуют правящую партию», по сути, сами выбирают эту самоцензуру. Почему, на ваш взгляд, так происходит? Кто виноват в этой ситуации — сами медиа или атмосфера, созданная властями?

А.Р.: Я бы здесь уточнила: мы не критикуем медийное сообщество за самоцензуру. Мы фиксируем факт её существования. А причины, думаю, комплексные. Начну издалека — так же, как мы строили отчёт. Нам пришлось подробно разбирать, как Молдова живёт сегодня, какие есть исторические предпосылки. Политическая жизнь страны очень поляризована — соответственно, поляризовано и общество. СМИ, как зеркало общества, часто воспроизводят эту политизацию. Отсюда и логика «выбора меньшего зла». Молдову все 30 лет после распада СССР бросало то в одну сторону, то в другую. Нельзя забывать и о Приднестровье, и о том, какие процессы происходят там. Это первое.

Второе — и это серьёзная проблема — журналисты не верят, что их кто-то сможет защитить. Поэтому они выбирают не говорить то, что потенциально может вызвать угрозы или преследование. Они не верят, что правоохранительные органы воспримут эти угрозы всерьёз и смогут защитить или предотвратить реакцию на критику. Это ключевой фактор.

Д.К.: Я добавлю ещё один — неясность законов. Мы понимаем, что власти хотят обезопасить общество и медийное пространство — по крайней мере, так они это формулируют. Но если посмотреть на тексты законов, дают ли они журналисту чёткое понимание: что разрешено, а что нет? Когда существует такая неопределённость, самый простой способ избежать риска — просто не высказываться. Не переступить случайно невидимую или размытым образом описанную границу.

Именно поэтому один из критериев, который суд должен применять, когда решает вопрос об ограничении свободы слова, — это ясность закона. Видим ли мы это ограничение в законе? Достаточно ли он понятен, чтобы человек понимал, что ему можно, а что нельзя? В случае с молдавским законодательством в этой сфере такой ясности, к сожалению, нет.

Если говорить о судебном контроле, мы понимаем, что судебная система в Молдове слабая. И в отчёте отмечается, что суды в некоторых случаях фактически просто подтверждали решения властей.

Д.К.: Мы говорим об одном конкретном случае — он единственный. Было СМИ, лишённое лицензии, и оно оспаривало решение в суде. Этот спор закончился не в пользу СМИ. Мы посмотрели решение суда, и оно совершенно не соответствует тому, каким оно должно быть.

В отчёте есть хороший пример — не судебного органа, но того, как должно приниматься решение. Мы подробно цитируем комментарии Венецианской комиссии к тогда ещё проекту поправок к закону об аудиовизуальных услугах. Комиссия берёт три критерия, подробно их анализирует, даёт оценку: что не соответствует, что требует доработки.

Что делает судья в нашем случае? Он просто перечисляет нормы закона, подробно и нудно, и делает вывод: закон был соблюдён, значит, решение отмене не подлежит. Делает отсылки на практику ЕСПЧ — при этом совершенно непонятно, как цитируемые дела относятся к вопросу, который перед ним стоял. Я понимаю, что решение было сложным, но именно это и есть фундаментальная задача суда. Если суд не готов применить все три теста, пройтись по аргументам обеих сторон, услышать их, отразить их и вынести взвешенное решение, — у нас проблема. И другого пути нет.

И давайте не будем наивными. Если бы сегодня суд принимал решение до того, как его принял орган, который лишил СМИ лицензии, итог, скорее всего, был бы тем же — просто занял бы больше времени. Значит, вывод один: нужно работать над судебной системой. Судебная реформа, которая сейчас проходит, должна внимательно смотреть и на этот аспект: насколько независимы суды, как судьи принимают решения, достаточно ли у них компетенций, понимают ли они международное право. Если нет — именно сюда нужно вкладываться. Потому что ценой являются свобода слова и, в итоге, очень серьёзные последствия.

«Любые факторы, которые заставляют редакцию менять политику, в том числе влияние собственника, — это степень несвободы»

В отчёте есть ещё один момент — несколько источников сообщили, что власти намекали, что могут повлиять на гранты, если что-то будет «не так». Это были распространенные сигналы или единичные случаи?

А.Р.: В отчёте мы говорим о трёх таких случаях. И мы неспроста используем слово «сообщения». Потому что у нас нет способов проверить эти данные. Но важный момент: после того как отчёт стал публичным и эта информация вышла за пределы узкого круга наших собеседников, мы услышали ещё о нескольких случаях. И теперь мы думаем: если за пару дней после появления отчёта мы уже узнали о новых случаях, то через неделю-две сколько ещё людей скажут, что такая практика существует и что они тоже с ней сталкивались?

Д.К.: Мы высказались ровно в тех рамках, которые были нам доступны. Мы не орган следствия и не суд, чтобы решать, кто виноват. Но информация прозвучала, и было бы нечестно её не упомянуть. При этом мы строго соблюдаем анонимность источников. Мы никого не называем, чтобы не обвинять напрямую. Мы подали сигнал: если люди знают об этой проблеме, если она реальна, она должна иметь юридические последствия. А ключ к этому — в руках тех, кто с этим столкнулся.

В чём все-таки главная проблема? Можно ли говорить, что грантовая зависимость — это уязвимость молдавских медиа? И как укрепить их независимость?

А.Р.: Я думаю, что зависимость от грантов — это однозначно уязвимость. Но уязвимость не только в смысле объективности или риска манипуляций со стороны власти. Сами медиа говорили нам о другом: это финансовая нестабильность. В чём она выражается? Люди не знают, как долго будет действовать контракт, будут ли деньги для выплаты зарплат. А это влияет на всё. Молодые профессионалы не задерживаются в профессии: полгода есть финансирование, потом полгода нет — работать «от гранта до гранта» очень сложно. Постоянная текучка кадров мешает формированию институциональной памяти. Не хватает опытных специалистов. Приходится постоянно идти на компромиссы.

Многие представители СМИ говорили, что у них просто нет средств на защиту в суде. Когда против журналистов подаются иски, сложно найти деньги на адвокатов. Это, конечно, сказывается на качестве работы и усиливает уязвимость медиа. То есть зависимость от грантов — это уязвимость не только в смысле возможного давления со стороны властей, но и из-за множества других факторов.

Д.К.: Готовясь к презентации доклада, мы спорили, что такое «независимые СМИ». Я сначала придерживался подхода, что это те, что независимы от правительства. Но Анна меня убедила: зависимость от финансирования — тоже зависимость. Любые факторы, которые заставляют редакцию менять политику, в том числе влияние собственника, — это степень несвободы. Мы видим, что медиа в Молдове исчезают, появляются, меняют собственников. Меняется регулирование, меняются правила игры. Ситуация непростая, нет простого ответа. Но то, что Молдова сегодня имеет свободные медиа — это огромное достижение и большая ценность. Главное — не потерять это.

Можно ли сравнить состояние медиаполя в Молдове сегодня и четыре–пять лет назад? Стало ли больше свободы и плюрализма — или наоборот?

Д.К.: Вопрос очень тонкий. Смотрите: мы оцениваем те условия, которые власть создаёт — или, наоборот, отнимает — у свободы медиа. И сегодня мы пришли с тревожным сигналом, потому что были сделаны шаги, которые эту свободу ограничивают. Этого раньше не было. Если говорить в целом, то в контексте нашего региона Молдова — одна из очень немногих стран, где свобода медиа действительно существует. Это можно было сказать пять лет назад и можно сказать сегодня. Но делать категоричные выводы, находясь «снаружи», было бы неправильно. Наши молдавские коллеги, думаю, ответили бы подробнее. В чём-то стало лучше, в чём-то хуже. И надо сказать, что поляризация общества влияет и на медиа. Она усложняет работу.

Если говорить о поляризации. Это отчасти продиктовано нашими региональными условиями, это не только про Молдову — Украина, наверное, сталкивается с этим ещё сильнее. Но действительно мы часто видим, что не только политики, но и журналисты берут на себя роль агитаторов. Как преодолеть такую поляризацию и выйти из логики «выбора стороны»?

А.Р.: Вопрос сложный и комплексный, однозначного ответа нет. Но решение, которое я вижу сейчас, — образование. Когда мы учим людей критически мыслить, начиная со школы. Когда мы объясняем, что такое медиаграмотность: что нельзя воспринимать любую информацию как 100%-ную правду, что нужно проверять, сравнивать источники, читать материалы на нескольких языках. Сейчас это проще — искусственный интеллект переводит всё и на любой язык. Нужно уметь делать свои выводы, видеть «среднее арифметическое». И помнить, что СМИ — не единственный источник информации. Есть правозащитные организации, есть эксперты, есть структуры, которые высказываются по критическим вопросам. Официальные источники тоже важны, их нельзя игнорировать. И если мы научим людей получать качественную информацию, влияние пропаганды и односторонних источников уменьшится.

В разговоре о медиаграмотности даже наши политики приводят аргумент — что это долго. Что начинать нужно было в 90-х, а если начнём сейчас — результат будет только через десять лет. Но радикальные меры нужны сейчас. Что делать, если времени нет?

А.Р.: Мы не говорим, что медийная сфера не должна регулироваться. Есть закон о СМИ, есть законодательство о деятельности медиа. Вопрос в том, как это делается. Тут мы снова возвращаемся к выводам Венецианской комиссии: любой закон должен быть пропорциональным, необходимым и обоснованным. Если есть необходимость регулировать онлайн-пространство — а она есть — нужно смотреть на международную практику. Есть страны, которые продвинулись в этом направлении. Не нужно изобретать велосипед. Можно взять хорошие примеры, адаптировать их под местный контекст. Потому что Молдова уникальна и в хорошем, и в проблемном смысле.

А что касается длительности… Да, демократия — длинная дорога. Украина и Молдова — молодые страны, 30–35 лет. Демократии Европы строились столетиями. Да, мы не начали в 90-х — значит, надо начинать сейчас. Если мы будем говорить «это долго, поэтому не будем начинать», то никогда и не начнём.

Д.К.: Очень важна саморегуляция сообщества и солидарность медиа. Поляризацию можно пытаться преодолеть разными способами, в том числе запрещая одну из сторон. Мы надеемся, что Молдова этим путём не пойдёт — он разрушителен. Согласие не обязательно получится достичь во всём, но медиа-сообществу важно договориться о принципах и коллективно их защищать. Коллективно защищать право доносить свою точку зрения, даже если коллеги по цеху её не разделяют. И тогда именно сообщество может противостоять давлению власти, если она попытается ограничить кого-то.

Я очень надеюсь, что наш доклад не будет воспринят как поддержка какой-то одной стороны в этом полярном пространстве. Это не так. Все рекомендации — универсальны. И одной стороне, и другой они нужны одинаково. Поэтому корпоративная солидарность — это ключевой элемент. Это то, к чему важно прибегнуть сейчас и на чём нужно настаивать.

«СМИ не должны сомневаться, стоит ли критиковать то, что заслуживает критики. Да, стоит»

В последнее время власти говорят о необходимости таких же регулирующих мер в онлайн-среде. Насколько это может быть опасным прецедентом? Что говорит международная практика, которую вы упоминали?

А.Р.: Онлайн-среда должна регулироваться. Если мы считаем непозволительным что-то в личном общении, почему мы вдруг допускаем, что это можно писать в комментариях в соцсетях? Опасно ли регулирование? Любое регулирование опасно. Поэтому нужны свободные СМИ, гражданское общество, сильная независимая судебная система — они и должны предотвращать перегибы. Если есть законодательные инициативы, необходимы публичные консультации. И мы всегда настаиваем: решать, как регулировать сферу, должны и её участники — онлайн-журналисты, редакции, пользователи. Но чтобы они могли дать честный и профессиональный отзыв, они не должны бояться критиковать власть. Только в таких условиях можно выработать рабочий и справедливый механизм.

Но главный вопрос — как именно это будет регулироваться? Кто будет решать, где мнение, а где пропаганда и манипуляция?

Д.К.: Право отнимать другие права — в нашем случае права на выражение мнения — должно быть только у независимого суда. Но ответственность лежит на всех участниках: государстве, гражданском обществе, платформах. Онлайн-платформы тоже несут ответственность. Amnesty International много публиковала на эту тему: Twitter/X, Meta и другие платформы определяют правила модерации — и это тоже форма ограничения свободы слова. Игнорировать эту сторону вопроса было бы неправильно. Но ключевое — решения о лишении права на высказывание должны принимать суды, а не комиссии или спецслужбы.

Какие инструменты есть у журналистов и гражданского общества, чтобы не допустить дисбаланса? Чтобы регулирование не стало чрезмерным?

А.Р.: Самый важный инструмент — гласность. Если проблема не названа, очень легко делать вид, что её нет. СМИ не должны сомневаться, стоит ли критиковать то, что заслуживает критики. Да, стоит. И это главный инструмент, который есть у медиа: говорить открыто и свободно.

То есть чтобы не допустить отката свободы слова, нужно активно пользоваться этой свободой?

Д.К.: Если есть ограничения важных свобод, они должны становиться предметом активного обсуждения. Если обсуждения нет — что-то точно не работает. Нужно усиливать именно этот механизм — а не ограничивать свободу.

«В Гагаузии, по нашим наблюдениям, почти исчезло само понятие свободы слова»

В отчёте также говорится о ситуации в Приднестровье и Гагаузии. Какие там самые тревожные сигналы? Насколько там ситуация хуже, чем в остальной Молдове?

А.Р.: Ситуация там значительно хуже. И если говорить о сравнении «пять лет назад — сейчас» по Молдове в целом, то в Гагаузии и Приднестровье сейчас хуже, однозначно.

В Гагаузии, по нашим наблюдениям, почти исчезло само понятие свободы слова. Очень много табуированных тем — всё, что не совпадает с официальной линией местных властей. Мы разговаривали с журналистами, которых фактически вынудили уволиться лишь за то, что они озвучили альтернативное мнение — даже не по политике, а по экономике или соцвопросам.

Что касается приднестровского региона, там практически копируют российскую модель. Законы, инициативы — под копирку. Нельзя критиковать представителей «властей», невозможно приехать туда работать журналистам с правого берега. Формально требуется аккредитация, но её просто не выдают. А те, кто смог попасть на территорию физически, дважды были задержаны. Аппаратуру изъяли, потом вернули — но удалили все материалы, включая снятое ещё до приезда. Там — однозначно — стало хуже.

Может ли что-то сделать Кишинёв?

А.Р.: Честно — у меня нет прямого ответа. И это не единственный такой случай: в разных территориях, оккупированных Россией, ситуация аналогичная.

Д.К.: Простых ответов и советов нет. Разве что — не давать пример, которому не нужно следовать. Нужно строить свободные СМИ на правом берегу, создавать атмосферу, где свобода живёт и развивается. Это косвенный ответ, но он важен. Слишком много плохих примеров приходит из России. Кстати, Россия — страна-оккупант в Приднестровье — признала Amnesty International «нежелательной организацией». Наше присутствие там уголовно наказуемо.

В Приднестровье приняли российскую кальку законов, включая запрет критики «властей» и прямой запрет обсуждать историю региона. В России есть закон, который запрещает «неверную интерпретацию» событий Второй мировой войны. В Приднестровье приняли аналог: запрет на «пересмотр итогов Второй мировой» под угрозой уголовного наказания. Если мы вспомним историю региона: аннексия Бессарабии Советским Союзом, депортации, репрессии. Это часть истории и Молдовы, и Приднестровья. Но обсуждать это там, критиковать действия советских властей того периода нельзя — это уголовное преступление. Это прямой запрет на обсуждение истории региона. Вот результат ограничения свободы слова.

Если с Приднестровьем всё понятно — оккупация, контроль России — то что с Гагаузией? Это [подконтрольная] часть Молдовы. Что может сделать Кишинёв, чтобы обеспечить там свободу слова?

А.Р.: Мне сложно отвечать, потому что я не представляю молдавские власти. Но многие журналисты говорили нам: местные законы в Гагаузии прямо противоречат национальному законодательству и решениям Совета по аудиовизуалу. И когда я спрашивала: «А что было сделано, чтобы это предотвратить?» — ответа мне никто не дал. Поэтому вопрос, наверное, в другом: а пробовали ли вообще что-то сделать? Потому что впечатление такое, что все знают о проблеме — но, возможно, она просто не стоит в приоритете. А должна.

«Власти, по моим ощущениям, понимали, что многие шаги были неправомерными»

Вы говорили, что отправляли доклад официальным лицам. Получили ли вы какую-то реакцию?

А.Р.: Есть общая практика правозащитных организаций: всем затронутым сторонам нужно дать право на ответ. Это тоже часть свободы слова — возможность высказаться, не будучи согласным с критикой. Мы передали доклад представителям властей. Письменный ответ получили только от Совета по аудиовизуальным услугам — он процитирован в отчёте. У нас с ними в целом конструктивное сотрудничество: честные разговоры, нормальный диалог. И их ответ мы постарались столь же честно отразить в докладе. От других структур официальных ответов не было.

Но важно и другое. Факт, что мы вообще смогли написать этот отчёт, приехать после его публикации в Кишинёв, спокойно ходим по городу, чувствуем себя в безопасности и можем открыто обсуждать содержание доклада — это тоже своего рода ответ. Не во всех странах региона такое возможно. Именно поэтому так важно сохранять правовое государство и уважение к правам человека. Вы спросили, стало ли лучше. Я бы сказала так: главное, чтобы через пять лет не стало хуже. Примеров, где стало хуже, у нас, к сожалению, много.

При этом те представители власти, к кому мы обратились с просьбой о встрече после презентации доклада, согласились. За последние дни мы провели с ними ряд разговоров, получили устные комментарии, где-то были достаточно острые дискуссии. То есть это не ощущается как полное игнорирование. Те, кто отказался от встречи, в основном просто физически не были в Молдове. Думаю, наши коллеги из национального офиса продолжат этот диалог.

Какой в целом была реакция? Для них это было чем-то новым или скорее формализацией того, о чём и так все знали?

А.Р.: Мне показалось, что все довольно хорошо понимали, почему мы написали этот доклад и что именно мы в нём описали. Открытого несогласия с фактами почти не было. Спорили скорее о том, что «цель оправдывала средства», с чем мы, конечно, не согласны. Власти, по моим ощущениям, понимали, что многие шаги были неправомерными. Но пытались объяснить: «А что мы ещё могли сделать, если судебная реформа в процессе, конкурсы затягиваются, суды назначают слушания на 2027 год? Вы представляете, сколько бы всё заняло времени?». То есть атмосферу я бы описала так: мы указали на проблему, а нам объясняли, почему, по их мнению, «по-другому было невозможно».

Тогда как правильно воспринимать этот отчёт: как набат или пока ещё просто напоминание и сигнал, что «пора что-то подправить»?

Д.К.: Я бы назвал это системой раннего предупреждения. Мы видим тревожные сигналы: использование режима ЧП, законы, расширяющие полномочия комиссий, которым не должны передаваться такие функции, и так далее. Я надеюсь, нас услышат вовремя, и те изменения, на которых мы настаиваем, всё-таки произойдут. Пока это не набат, но уже серьёзное предупреждение о вещах с очень тяжёлыми последствиями — если ничего не менять. И важно понимать: наш доклад — не в чью-то пользу. Эти выводы и рекомендации одинаково важны для всех, всем СМИ независимо от их точек зрения и редакционной политики, важна система, в которой они могут действовать свободно. Отнять свободу у любой из сторон — значит создать проблему для всех. Лучше предотвратить это сейчас, на раннем, но уже тревожном этапе.

---

Хотите поддержать то, что мы делаем?

Вы можете внести вклад в качественную журналистику, поддержав нас единоразово через систему E-commerce от банка maib или оформить ежемесячную подписку на Patreon! Так вы станете частью изменения Молдовы к лучшему. Благодаря вашей поддержке мы сможем реализовывать еще больше новых и важных проектов и оставаться независимыми. Независимо от того, как вы нас поддержите, вы получите небольшой подарок. Переходите по ссылке, чтобы стать нашим соучастником. Это не сложно и даже приятно.

Поддержи NewsMaker!

---