Николета Есиненку — NM: «Мы все такие дешевые и такие важные в то же время. Нас можно купить за три копейки»

Театр-студия Spălătorie известен постановками и перфомансами на социальные, политические и исторические темы. В интервью главному редактору NM Владимиру СОЛОВЬЕВУ создательница Spălătorie драматург и режиссер Николета ЕСИНЕНКУ рассказала о том, почему важно задавать вопросы, разговаривать друг с другом и быть независимым.  

«Открыли рты и ждем, чтобы наши политики дали ответы на незаданные вопросы»

Почему надо ходить в Spălătorie? Для чего?

Можно поговорить о молдавском обществе, не обязательно о театре.

Давай о молдавском обществе. Только прежде, чем мы коснемся его состояния, хочу спросить тебя про унионизм. В последнее время создается впечатление, что он перестал быть несбыточной мечтой тех, кто хочет объединения с Румынией и стал для них реальной целью. Ты считаешь объединение Молдовы с Румынией реальной целью? Что значат для тебя эта дискуссия и этот проект?

Если честно, не хочу говорить на эту тему, потому что, думаю, в нашем обществе только этого и ждут — говорить на такие темы, но только не о нас.

Я объясню, почему начал с унири. Часто слышу от знакомых, что униря — чуть ли не единственный выход из того состояния, в котором оказалась Молдова, провалившись куда-то вниз. Еще непонятно, достигли ли мы дна.

Парадокс, что унирю, интеграцию в Евросоюз считают выходом. Есть много людей, которые рассказывают байки о том, как много изменилось в Румынии за последние 10 лет. Но поговорите с людьми там — ни хрена не изменилось. Это все такой пи…ж, понимаешь? Если перейдем на тему Евросоюза — та же проблема, еще хуже. Потому что мы хотим быть членами того, что сейчас называется пи…ц. Понимаешь? Мы хотим быть членами чего-то, что они сами не понимают, что построили. Чего-то, что идет против демократии, против любых нормальных ценностей и людей вообще.

Ты в Гренобле остро чувствуешь кожей весь этот пи…ц, да?

Это сейчас чувствуешь везде. Это ужас, потому что сейчас, после терактов, все эти моменты стали очень чувствительными. Люди начинают… просто сущность людей выходит. Они… им нужно сказать все, что они думают об арабах, о религии. Они обо всем должны высказаться, даже в Молдове.

Так что тема унири и Евросоюза… Знаешь, в чем проблема, я думаю? В том, что мы себе, как граждане, вообще не задаем вопросов. Открыли рты и ждем, чтобы наши политики дали ответы на незаданные вопросы. Тут, во Франции, сейчас тоже протесты. Они протестуют конкретно против трудового кодекса. А у нас никогда не было конкретных протестов! Я была на протесте, пыталась вспомнить, когда у нас протестовали конкретно, не просто против олигархов, а против конкретного закона. Или против того, что люди в стране умирают от голода. Нет! Убивайте нас, срите, делайте все, что хотите, придут две партии и скажут: «Долой олигархов!». И до свиданья. Притом две олигархические партии.

На фото: Николета Есиненку и актрисы Дориана Талмазан, Ирина Вакарчук, Нора Дороган 

Какие вопросы надо поднимать и как бы ты это сделала? Почему большинство не задает вопросов? Выбери сама, с чего хочешь начать отвечать.

Потому что общество, в котором мы живем, каждый день должно было бы провоцировать себя и задавать себе вопросы. Но нам удобно не видеть, не слышать или не задавать себе никаких вопросов. Просто говорить: «О! Наконец-то что-то изменилось!» Могу привести первый пример.

Давай.

Министерство культуры и Музей искусств решили вместо рекламы вывесить на билбордах картины наших художников. Народ обрадовался, весь город в экстазе. Ce frumos! In sfîrşit ceva bun! («Как красиво! Наконец-то что-то хорошее». — рум.) Никто не задает себе первый вопрос, какого хрена там стоят эти рекламные щиты? Вопрос элементарный! Потому что, если Министерство культуры туда что-то вешает, оно как бы узаконивает это. Значит, они стоят там законно и будут стоять очень долго. Этот вопрос никто себе не задает. А зачем? Tat e frumos!

Второй вопрос, который никто не задает: «Кто из художников хочет, чтобы его работа висела на рекламном щите? Притом, что очень многих художников уже нет в живых. Я бы не хотела, чтобы на рекламном щите вместо гамбургера висела моя работа. Подозрительного качества и с очень подозрительным Министерством культуры, извините. Эти вопросы мы себе не задаем. Я еще не говорю о нюансах взаимоотношений между рекламными агентствами и Министерством культуры. Я этого не знаю и не трогаю. Вместо того, чтобы сказать, чтобы убрали на хрен эти рекламные щиты, мы говорим: «Вау! Ce idee formidabila!» («Какая потрясающая идея!». — рум.).

«У нас нет понятия “солидарность”»

Ты привела пример, когда не задают вопросы. А почему мы их не задаем?

Потому что никогда не признаем, что мы тупые. Это правда о нашем народе. Если бы признали, может быть, нам было бы легче решать наши проблемы с уровня плинтуса. А мы решаем наши проблемы на очень высоком европейском уровне, понимаешь. Мы там, на потолке, все обо всех знаем. У нас в школе пи…дят детей, но мы на потолке. У нас за то, как они общаются с детьми, надо на хрен выгнать всех школьных учителей. Не всех, может, а процентов девяносто.

У меня двое детей, и я часто бываю в местах, где родители гуляют с детьми. Говоришь, что надо выгнать из школ 90% учителей, а я хочу сказать тебе, что 90% родителей бьют своих детей и общаются с ними, как с врагами.

Они тоже часть нашего народа. И домнул Плахотнюк, и домнул Усатый, и разные деятели этого рода. Они — часть нашего народа. Это не инопланетяне, которые прилетели сюда с Марса. Поэтому то, что ты рассказываешь, мне понятно. Родители бьют детей, и им это кажется нормальным. Eu te-am facut, eu o sa te omor (я тебя породил — я тебя и убью. — рум.). А мы в это время говорим: «Noi suntem europeni, dar arabii…» («мы — европейцы, а вот арабы…». — рум. ).

Я часто сейчас спрашиваю разных людей, почему, по их мнению, у Молдовы не получилось. Не получилось построить экономику, государство, преодолеть раскол в обществе. Не получилось не за последние шесть лет, что у власти так называемые евроинтеграторы, а за 25 лет независимости.

Я бы по-другому поставила вопрос: «Почему у нас не получилось?»

У нас, согласен.

Легко сказать, что не получилось у них, но тяжелее посмотреть, почему не получилось у нас. Потому что у нас нет понятия «солидарность». Считается, что это что-то старинное, не модное. В мире есть сто тысяч примеров, когда после того, как полицейский поднял руку на молодого человека, назавтра тысячи людей выходят протестовать. А у нас можете срать на голову, что угодно делать. Никто не выйдет. Соседу дали п…ды? Ну, ничего. Главное, меня не трогайте.

Общество состоит из сообществ. И мы не можем построить свои сообщества. Солидарность имеет очень большое значение в построении сообществ. А почему не получилось до сих пор тут надо посмотреть и проанализировать. Даже не знаю, можно ли кого-то упрекать. Наши родители ни хрена не поняли после распада Советского Союза. Они протестовали в 90-х, выходили с очень националистическими лозунгами. Потом в 90-е было нечего есть, а с детьми надо было что-то делать. Все ездили куда-то, что-то продавали. И вот наступил момент, когда все начали красть. Украли всю страну. Знакомый мне рассказывал, как в 90-е шел не на уроки, а с папой на ферму. Они в селе договорились разобрать и поделить ферму. Отсюда досюда — эта семья берет, оттуда — другая. Каждый кирпич разобрали, металл, окна, двери и унесли домой. А сейчас нет работы. Нормально, что сейчас нет работы и нормально, что сейчас становится все хуже, потому что мы это сделали. Никто за нас не пришел и не сделал. Это не русские пришли и сделали, не румыны, не американцы и не ЕС.

Наши родители не задумались… Они так хотели стереть эту часть истории. И вот ее нет. Все. Мы считали, что если убрать Ленина, его не будет. Это, конечно, очень смешно сегодня. Но они так сильно хотели избавиться, что даже на миг не задумались о том, что была вся инфраструктура. Школы в каждом селе, книжный магазин, дом культуры. Никто не говорит, что был рай, но что-то было. А сейчас, если посмотришь, ничего нет. Все нужно заново делать.

Почему мы такие?

Потому что не очень дружим со школой, с книгами…

Ты возвращаешься к тому, с чего начала. Мы — тупые.

Когда я говорю, что мы тупые, то и себя из этого списка не вычеркиваю. Вы, дескать, тупые, а я нет. Если ты посмотришь вокруг, увидишь, какое у нас образование, какое воспитание в семьях.

А ты про это много думаешь?

О воспитании?

О том, какие мы, почему такие и что с этим можно сделать.

Думаю, конечно. Тупые — это очень обширно. Просто у нас вообще нет coloana vertebrala.

Стержня?

Да. Вообще нет такого понятия. Мы не понимаем, что если молчим, то содействуем. «Da-mi pace», — есть у нас такая поговорка. Оставьте вы меня в покое, дайте мне мира, я тебе дам сто миров. Я аполитичен, меня не интересует, не хочу говорить об этом. Посмотри на наших, так называемых, интеллектуалов. На писателей, деятелей искусств, театра. Посмотри на Союз театральных деятелей, который один раз в год вручает гала-премию, и туда приходят Филат и Плахотнюк. И политики на сцене дают артистам премии. В этом году Филат не мог прийти, пришел Усатый с конвертиком в кармане. И артисты берут… Берут, ты понимаешь?!

А потом задают себе вопрос: «Почему Гицэ голосует за Плахотнюка?» А почему ты берешь у Плахотнюка премию, если Гицэ смотрит на тебя по телевизору? Это очень просто. А вот этого вообще нет. Кто даст деньги? Ты дашь? Хорошо! Ты дашь? Молодец! А кто еще даст? Еще ты дашь? Молодец! Ну и что, что украл, но и нам дал! А сколько наша интеллигенция и наши артисты в предвыборную кампанию готовы сделать за €100! Что тут говорить? Все все видят и понимают. Просто мы себе эти вопросы не задаем, потому что это уже часть нашей жизни. Мы привыкли.

Это можно как-то разорвать?

Не знаю. Конечно, я не наивный человек, чтобы думать, что завтра проснусь, и у всех появится позиция, все будут более внимательны друг к другу, будут помогать. Но, с другой стороны, думаю, что, конечно, нужно много времени, нужно начать с того, чтобы изменить мнение о себе. Потому что у нас очень ох…ное мнение о себе. Если мы такие ох…ные, почему в таком говне живем? Это реальность, которую все понимают — мы живем плохо. Значит, проблема в нас. Не в Обаме.

С другой точки зрения, знаешь, в чем проблема? В активистах. Если есть слово, которое меня сегодня просто убивает — это активист. Люди в нашей стране так изменили его смысл, так издеваются над ним. Кто такой молдавский активист последнего времени? Для меня он начинает быть похожим на стукача. Потому что сегодня активизмом называется снять на видео с 20 метров и выложить в YouTube, как мама бьет сына, а не подойти и объяснить ей: «Не бей ребенка».

Снять чувака, который курит на остановке, вызвать полицию и сказать: «Он курит на остановке, оштрафуйте его». Не подойти к чуваку и по-человечески объяснить, что вышел новый закон и здесь нельзя курить. Может, ты не знаешь«. Или позвонить в полицию и сказать: «На тротуаре продают картошку. Уберите их, потому что я не могу пройти». А задать себе элементарный вопрос: «Людям что, не хрен делать, поэтому они вышли продавать картошку?» Они, наверное, хотят заработать миллиард.

В этом заключается солидарность — объяснить человеку, как нужно сортировать мусор. Еще 10 лет назад у нас установили контейнеры для разного мусора, но тогда никто не объяснил, зачем нужно выбрасывать мусор в разные контейнеры. И чего удивляться, что и сейчас никто этого не делает

Проблема, если я правильно понимаю, в том, что мы не разговариваем друг с другом.

Правильно, потому что ведь есть охренительная полиция, которая решит все проблемы. Она и миллиард найдет, если надо. И это называется активизмом. А мне это напоминает Холокост, когда ты не разговариваешь с человеком, а показываешь пальцем на соседа: «Он продает картошку!» А ты подойди и спроси, какого хрена он продает картошку. Потому что у него нет денег, чтобы завтра покормить своих детей!

Логичней быть солидарным с этим человеком. Чтобы вы вместе спросили у государства: «Почему мы должны продавать картошку, а вы в это время живете на деньги, которые у нас украли?»

Кто-то задает себе этот вопрос? Нет, он лучше выложит на Facebook десять фотографий: вот, смотрите, две машины продавали картошку, а сейчас тут чисто.

Ты есть в Facebook?

Нет.

Почему?

Не хочу.

Почему не хочешь?

Не хочу терять время и заниматься этим.

«Когда стоишь независимо, стоишь очень прямо»

Ты упомянула Холокост. Я был на спектакле в твоем театре — всего на одном. И как раз это был спектакль Clear History — о Холокосте на территории Молдовы. В Кишиневе на центральной площади камнем обозначено место, где должен быть памятник жертвам тоталитарного коммунистического режима. А вот о Холокосте как-то не принято говорить. Почему эта тема так табуирована?

Памятники тоже не помогают, если честно. Можно поставить 100 тысяч памятников и это ничего не изменит. Об этом не говорят, потому что не учат. Посмотри, что написано о Холокосте в школьном учебнике — две строчки. Притом, не у нас, у них. Тот же момент: если мы говорим о себе как о них — это не мы, это они, то мы никогда ничего не поймем. Потому что мы не говорим о себе… Когда это происходило, здесь жили наши дедушки и бабушки. Они нам не рассказывали об этом. Мало кто из них рассказывал. Потому что молдавское общество было причастно, и это не секрет. В любом музее Холокоста можно увидеть информацию об этом. Может, поэтому и не говорят, потому что замешана политика. Потому что есть те, кто для своих политических целей использует Холокост, и те, кто для этого использует депортации. Вот в каком обществе мы живем.

Почему нет в Молдове политика, который бы поднялся над мелкими политическими интересами? Который скажет: «Ребята, мы вместе живем в этом говне. Одни хотят в Румынию, другие считают себя молдаванами, третьи — русские. Но мы вместе уже много лет, давайте уже что-то сделаем». Почему не появляется такой человек? И, если он появится, будет ли востребован? Или все решат, что он просто городской или сельский сумасшедший?

Не знаю, непонятно почему. Не знаю, появится ли он. Думаю, он может появиться, но его сломают за две секунды. В этом заключается политика. И не только в Молдове, но везде в мире. Политика — грязное дело. Это известно всем. Думаю, умный человек не пошел бы в политику. Честно! У тебя что-то не работает, если ты хочешь этого. Или ты такой до тупости наивный, что думаешь, что придешь и что-то изменишь. И тебе никто не сломает хребет за две секунды. Посмотри, как меняются люди. У нас все общество работает на Плахотнюка. А ведут себя, как будто они там не работают, как будто это не его телевидение, не его гостиница. О чем мы говорим? Тот фин одного, этот фин другого и все нормально.

Ты вернешься в такую Молдову или останешься в Гренобле?

Нет, не останусь. Меня пригласили погостить. Но это не значит, что я не уеду в один день.

Почему ты до сих пор живешь в Молдове? Ты — автор и режиссер, известный далеко за ее пределами. У тебя есть биография, есть все, чтобы работать где угодно. Чего ты сидишь в этом своем подвальчике, в Spălătorie?

Потому что я люблю этот подвальчик и людей, которые туда приходят. Думаю, что если я вместе с ребятами его не сделаю, то подвальчика не будет. Если бы у каждого из нас был свой подвальчик… Вот у тебя есть NewsMaker — это твой подвальчик, понимаешь? Хорошо бы у каждого был свой подвальчик, в котором мы пытаемся стоять на собственных ногах, а не на ногах госпожи Бабук или на деньгах олигархов или подозрительных фирм из нашей страны. Независимо, на своих ногах.

И как тебе стоится в твоем подвальчике? Ноги не подкашиваются?

Знаешь, когда стоишь независимо, стоишь очень прямо. А когда приходит кто-то и говорит: «Вот, может, на денежку этой партии…»

А приходят?

Нет, я просто образно говорю. Не приходят, конечно. Так вот, когда приходят с денежками партии, тогда начинают дрожать коленки. И обычно денежки этой партии быстро становятся для них очень важны.

Я так понимаю, что сейчас у твоего театра финансовые проблемы.

У театра всегда были финансовые проблемы.

Но сейчас вы занимаетесь сбором средств. Я перед нашим разговором зашел на сайт, на котором вы собираете деньги, и не нашел дату запуска сбора. Но вижу, что из €12 тыс., которые вам необходимы, собрано шестьсот с лишним евро. Это за сколько времени?

Кажется, за месяц с лишним.

То есть за месяц с лишним удалось собрать всего €600.

Не думаю, что это правильно говорить «всего €600». Люди дали, кто сколько мог и это важно в кампании по сбору денег.

Но там не такое уж большое количество взносов. Это не 600 человек дали по €1, что было бы круто, наверное.

Наверное. Я не знаю. Я не могу судить людей.

Может быть, люди просто не знают, что театру нужны деньги?

Может быть. Это открытая кампания на год. Может, люди думают, что еще есть время, впереди 10 месяцев, успею сделать взнос.

То есть у вас сейчас не настолько сложная ситуация, что деньги нужны прямо завтра?

Если не говорить о деньгах, знаешь, чем отличается независимый театр от государственного? У государственного театра ясный бюджет, его размер зависит от страны и от театра. У независимого театра такого понятия нет. У него нет работников, нет людей, которые приходят что-то за тебя сделать. В независимом театре все делаешь сам. Все — это значит все. Нужно починить туалет — чиним. Потому что в нашей стране легче починить самому, чем найти сантехника. У нас же у всех высшее образование, поэтому сантехников нет.

В независимом театре всегда очень много работы, которой не видно, о которой люди не задумываются, и это их не должно интересовать. Возможности очень ограниченные, потому что все деньги, которые зарабатываются, уходят в другой спектакль или на аренду. Или нужно починить что-то, или купить новую аппаратуру. И если, чтобы сделать спектакль о Холокосте, мы можем подать заявку и получить грант в Германии или в Австрии, то аренду нужно платить каждый месяц. И никто не спрашивает, есть ли у тебя возможность.

Со стороны все кажется очень просто, но это не так. Но и не невозможно. Чувство свободы намного важнее, чем вся эта работа. Ты можешь свободно сказать все, что хочешь, и понимаешь, что есть люди, для которых это важно. Это намного важнее, чем все остальное! Ради этого будешь и сантехником, будешь все делать, потому что расплата другого рода. А в государственном театре ты пришел, сел, тебе принесли костюмчик, чтобы выйти и сыграть. Это институция вообще другого рода.

Насколько сложная у вас сейчас ситуация? Вы пока не закрываетесь?

Ситуация всегда была сложной. Не думаю, что сейчас она стала сложнее. Просто, когда мы говорим о сообществе, о построении сообщества через кампанию по сбору денег — это тоже строится общество. Говорить людям, что они могут быть частью этого театра, могут поддерживать то, что им нравится или даже то, что не нравится, но они думают, что это важно для города. Это много. А проблемы есть везде. Денежные проблемы — это не проблемы, потому что они есть всегда.

«Есть вещи пострашнее, о которых вообще не говорят»

Что ты делаешь в Гренобле?

Я в Гренобле в резиденции.

Что за резиденция?

Резиденция для артистов, пригласили на три месяца. Я буду писать новый текст, пьесу. Кроме этого у меня тут проходят встречи. Не помню, сколько точно, кажется, пять встреч со школьниками.

Со школьниками какого возраста?

Разного, примерно от 12 и выше.

О чем с ними надо говорить?

Буду говорить о своем тексте.

О том, что пишешь или о тех, которые уже вышли?

Они прочитали на французском перевод моего текста American Dream. Мы будем говорить о том, как я его писала, расскажу о контексте, о Молдове, о России и т.п.

Это что-то вроде лекций?

Это такие встречи, которые у них часто проводят.

Проводила ли ты хоть раз такие встречи в Молдове?

В Молдове таких встреч нет. Это моя самая большая проблема, потому что в Молдове школа живет, не знаю, в каком веке. Потому что у нас есть только один писатель. Не будем упоминать его имя, потому что он умер. У нас нет понимания, что молодой писатель может говорить с молодыми людьми о том, о чем он пишет. У нас нет понятия, что сегодня можно по-другому говорить о разных вещах. У нас есть только дискуссии такого рода: «Ах, матерные слова в литературе и в театре — это ужасно». У нас говорят обо всем, что угодно, только не о сути. И в школе нашей, и в театральной школе в том числе.

У нас эти вещи не существуют. Как их запустить? Я могу попытаться, но, думаю, это будет очень сложно. А в Гренобле есть инфраструктура, все хорошо организовано. Есть департамент школ, который этим занимается. Они отправили мой текст в 10 школ. Шесть выбрали для встреч меня. Другие — других авторов.

У тебя уже были какие-то встречи?

Пока нет. Но два года назад были две встречи во Франции.

О чем французские школьники спрашивали тебя? Что их интересует?

Одна встреча была со школьниками в Дижоне. Они читали мой текст, который называется Mame fără pizdă, мы читали его вместе, а потом обсуждали. Им было по 12 лет. И они в 12 лет знают слово pizdă и даже знают, где это находится. Молдавские школьники не всегда знают, потому что у них родители такие. И вот мы говорили о тексте, о контексте. Они задавали, конечно, иногда очень наивные вопросы, а, с другой точки зрения, им интересно, почему вы так написали, где вы живете, как там? Рассказывают о личном опыте, видят свои проблемы, могут сказать, что у них в семье тоже не хотят говорить о сексуальном воспитании. Думаю, очень важно, чтобы школьники могли общаться с разными людьми. Не то, что у нас: есть школьная программа и до свиданья!

 

Про сексуальное воспитание. В Молдове есть организация Y-PEER. Ее активисты проводят встречи со школьниками, ведут с ними разные разговоры, в том числе о сексуальном воспитании, о сексе в принципе. И дети довольно хорошо раскрепощаются и тоже начинают делиться. Волонтеры узнают от детей просто фантастические мифы. Один из них такой: если девушка после секса вымоет вагину «Кока-колой», то не забеременеет.

И в наши времена были такого рода мифы. Нужно было пойти в библиотеку, чтобы достать какую-то книжку. А сейчас это кажется странным, если честно. Да, я понимаю, «Кока-колой». А «Фанта» не помогает? Но есть вещи пострашнее, о которых вообще не говорят. У нас же во всех университетах преподаватели сексуально домогаются. Они шантажируют студенток, ставят плохие оценки. Но мы об этом не говорим, потому что домнул профессор — очень важная личность.

А вообще-то мы все в нашей «деревне» очень важные личности. Ходим на очень подозрительные тусовки очень подозрительных глянцевых журналов, изданных на подозрительные деньги. Раздаем друг другу премии. Министр культуры не делает никакой разницы между массовиком-затейником и культурой. У нас есть актеры, которые вообще не думают: они уверены, что за них это должны делать режиссеры. И есть режиссеры, которые не могут самостоятельно написать, о чем спектакль, который они поставили. Поэтому они делают copy/paste у других режиссеров, из других стран, которые умеют это делать сами. Это все у нас есть. И даже намного больше.

А если бы люди не принимали эти премии, отказались сниматься в дешевых передачах, то и не было бы дешевых передач и журналов. Не было бы так много дешевых людей. Но они есть, потому что мы все такие дешевые и такие важные в то же время. Нас можно купить за три копейки. Вспомнила один из лозунгов мая 1968 года во Франции: «Представь себе: война, а на нее никто не пошел».

А представь себе: Gala Premiilor, и на нее никто не пошел. А представь себе: выборы, и на них никто не пошел.

Легче подняться на большую сцену, под бурные аплодисменты взять конвертик из рук подозрительного политика, чем стоять на ногах у себя в подвальчике.

Прочитать о том, что такое независимый театр Spălătorie и помочь театру можно здесь. Следить за афишей удобно здесь и здесь.