Сразу подчеркну: я не ЛГБТ-активистка. У меня есть две работы, связанные с этим, потому что это моя личная тема. Фотопроект No Silence начинался с истории моего друга, и это вылилось в большое исследование. Я искала ЛГБТ-людей в Приднестровье и нашла более 150, согласились на участие в проекте 16. Фильм «‎В одном лице» связан со мной и с исследованием моей бисексуальности. Кроме этого, он связан с одним разговором между мной и моей бабушкой. Она сказала, что, наверное, тоже бисексуалка или лесбиянка, но не осознавала этого раньше.

Есть много других тем, с которыми я работаю. Не хочу загонять себя в рамки. Не хочу, чтобы меня воспринимали штампами.

Мой фильм «‎В одном лице» показывали примерно в десяти городах Левобережья и в десяти городах на правом берегу, даже в селах. И мне сказали, что все прошло абсолютно спокойно. Я была приятно удивлена, это меня порадовало. Я присутствовала на показе в Тирасполе — и тоже все было хорошо. Во время дискуссии мне не задавали никаких провокационных или негативных вопросов. Спрашивали о технических аспектах, музыке.

Да. Я участвовала в воркшопе от OWH Studio — молдавской компании, которая занимается кино. После воркшопа сняла фильм. Потом организаторы ездили по Молдове с туром и показывали его вместе с другими работами. Это было классно. Я спрашивала, зная возможные реакции на ЛГБТ-тематику: «‎Все нормально там у вас?» Отвечали: «‎Да, все спокойно, воспринимают».

Да. В рамках специальной программы. Взяли человек десять или около того: половина из Приднестровья, половина из других регионов Молдовы. Мы должны были объединиться по двое и снять фильм. В каждой паре должен был быть человек и оттуда, и оттуда. Сначала я хотела сделать фильм по формату трилогии Human (документальный фильм Янна Артюса-Бертрана, 2015 год — NM): люди, снятые на черном фоне, рассказывают свои истории. Но потом передумала и решила делать личную историю, совсем в другом формате.

Нет, меня просто беспокоила эта тема. Я не могла разобраться в своих переживаниях. Снимала это для себя, а не для кого-то еще. Вообще не знала, получится или нет. Была цель осмыслить свою историю. То, что происходило дальше, было для меня удивительно.

Потому что не могла придумать название. Я не могу придумывать названия. Это каждый раз проблема. Мне казалось, что по-английски All Rolled Into One звучит хорошо. Суть в том, что фильм состоит из историй, связанных только со мной, с разными периодами моей жизни.

Ключевое. Для меня это самое важное вообще в этом фильме. Для меня было крайне неожиданно услышать такое от бабушки. И очень болезненно. Мне казалось, что это все супергрустно. К ней пришло осознание, когда она ничего уже не могла изменить. Эта мысль очень долго сидела у меня в голове, годами. И это то, ради чего был снят фильм. С радостью сняла бы фильм о бабушке, но ее уже нет. Поэтому пришлось про себя снимать.

«‎Точка невозврата» — это была инсталляция в Москве. Я хотела показать не конфликт поколений, а то, что мы двигаемся по навязанному сценарию. Так мне казалось тогда. И очень беспокоило. Я училась в университете, в котором не хотела учиться, и были конфликты из-за того, что я решила уйти. Я не могла нигде найти поддержку. И я начала осмыслять все это. Уже после того как ушла из университета, сделала эту инсталляцию. Меня волновал этот путь: детский сад, школа, университет, потом обязательно найти стабильную работу, потом пойти радостно на пенсию и умереть. Я не понимала, почему моя жизнь должна идти по этому сценарию, если я не хочу. Начала разговаривать с друзьями об этом, и они отвечали, что у них то же самое. В инсталляции использовала реальные фразы, которые мы слышали от своих родителей. Старалась использовать такие слова, которые сильнее попадут в зрителя. Для меня это было про некие устои в обществе, которые, как мне казалось, подавляют индивидуальность в человеке. Как будто, чтобы пройти свой индивидуальный путь, тебе нужно совершить сверхусилия для этого. Твое поведение воспринимают как странное и осуждают: почему это ты не хочешь учиться и ходить на работу каждый день. Мне так казалось на тот момент. Я прошла этот этап и сейчас не думаю о том, что общество на меня давит. Как-то уже все равно.

Когда я делала эту инсталляцию, считала, что на меня оказывают давление, а я хочу идти своим путем. Но сейчас мне кажется, что это такая ловушка, в которую легко попасть. Очень боюсь, что, когда у меня будут дети, начну говорить этими же штампами. Не знаю, смогу ли слышать себя. Это вопрос открытый.

Проблема есть. Но сложно сказать, что в этом виноват кто-то конкретный. Речь о комплексе проблем, которые связаны в том числе с нашей историей. Советское прошлое плавно перетекло в наше настоящее. В Приднестровье не было периода либерализации общества, как мне кажется. У нас общество консервативное.

Однако я иду по улице, приехав после жизни в Москве, и вижу молодежь, которая выглядит современно. Мне кажется, люди более толерантны, чем раньше. Предполагаю, что, если они выглядят космополитично, то они и более толерантны. Но я могу быть не права.

Нет. Судя по тому, что я читала, в Чечне происходит реальное преследование людей. И там ислам. У нас — нет. Знаю, что из Чечни ЛГБТ уезжают из-за преследований... Не берусь утверждать, что из Приднестровья никто не уехал по той же причине. Две девушки, которые участвовали в моем проекте No Silence, уехали в Россию. Но я не знаю, из-за чего они уехали. Есть еще история парня, который уехал в Кишинев из-за насилия со стороны брата и неприятия семьи. Все это происходило из-за его ориентации. Но это связано с семьей, а не с государством. Мне кажется, в Приднестровье гораздо более лояльное отношение.

Я ездила с ним и была на открытиях. Он еще в Берлине выставлялся. Везде похожие реакции: люди удивлялись, сожалели. Были вопросы по поводу отмены выставки в Тирасполе, МГБ и тех людей, с которыми я разговаривала. Мне важно было показать этот проект в Приднестровье, не получилось. Но на самом деле получилось даже больше, потому что когда выставку отменили, я сразу запустила сайт — и его посетили очень много людей. Гораздо больше, чем пришли бы на выставку. И даже пару лет спустя новые знакомые иногда рассказывали: знаешь, был такой проект, такая ситуация. Я отвечала: «Да, знаю этот проект, я его сделала».

Я тогда уехала по семейным обстоятельствам. В Москве был муж, он доучивался в университете. Как только закончил, мы приехали обратно.

Нет. Мы вернулись по очень практическим соображениям: здесь есть жилье, за которое не надо платить. И в целом жить здесь дешевле. Учитывая, что мы оба — художники с непостоянным заработком, жить в Москве было тяжело. Приходилось зарабатывать в других сферах. Я работала фоторедактором, и это занимало все время, невозможно было заниматься своими проектами. В Приднестровье гораздо проще.

Сейчас такого ощущения нет. Наверное, я так высказалась тогда, потому что была напугана. Я долго отходила после инцидента с No Silence, не меньше года. Боялась вечером ходить в одиночку. Это была не только история с МГБ, мне писали многочисленные анонимные угрозы. Не было понятно, насколько всё это серьезно, а проверять степень серьезности на себе не хотелось. Не знала, что это за люди. За один вечер могло появиться 700 новых комментариев с угрозами. Писали, что я должна сдохнуть, что меня надо сжечь. Тогда я вообще была одна, родители в отпуске, друг уехал. Даже не к кому было пойти. Я убежала просто, реально убежала в Кишинев к своему другу, чтобы там пересидеть какое-то время.

Сейчас я более спокойна. И немного изменила вектор. Это связано с личным творческим развитием. Для меня остается важно говорить не абстрактные вещи, сохранять связь с современным контекстом. Но мне интересны вещи менее острые. Когда я начинала, мне казалось, что чисто личные истории, вот это всё «‎нытье» никому не нужно и не интересно. Если ты хочешь что-то делать, то делай с пользой. Но я делала то, что считала полезным, и не видела никакого результата. Поняла, что это наивно — надеяться, что ты сейчас изменишь мир, все станут добрыми и прекрасными из-за твоей работы.

Сейчас делаю просто то, что хочу. Меня меньше стало волновать, опубликует ли это кто-то, выставит ли. Стараюсь об этом не думать, потому что это отвлекает.

Когда высказываешься на острую тему, то априори будет больше интереса. Не хотела этим спекулировать, я шла от своих историй, историй своих близких. Но мне кажется, это тоже такая небольшая ловушка. По крайней мере для меня. Сейчас у меня нет таких мыслей, о которых я ранее говорила.

Зависит от того, что считать социально значимыми темами. В марте, во время изоляции, я делала онлайн-спектакль «‎Переговоры» по письмам моего дедушки к бабушке. За этими письмами стоит история любви, которая на деле оказалась историей чего-то другого. На бумаге всё было хорошо, а в жизни не очень. Хотелось в этом разобраться. Это был иммерсивный спектакль, потому что у меня были только письма дедушки, а ответов бабушки на них — нет. Зрители писали ответы на эти письма, и каждый раз это были разные ответы. После спектакля участники писали мне много теплых слов о том, как важно для них было прочувствовать эту тему, писать эти ответы — особенно во время вынужденной изоляции, во время эпидемии. Этот коллективный опыт оказался очень ценным. По сути, не было зрителей, были только участники. За эти два часа мы приобрели опыт, пронизанный теплом, рефлексией участников. Это все социально значимо или нет? Для меня — да. Но это не связано напрямую с правами человека и глобальными проблемами.

Я сейчас иду по гуманистическому пути. Если люди начнут более глубоко задумываться и глубже чувствовать, то, возможно, станет меньше проблем с дискриминацией.

На платформе Zoom, в рамках питерского фестиваля «‎Точка доступа». Мы проводили его трижды, и каждый раз в нем участвовало разное количество человек. В третий раз даже не хватило писем на всех. По два человека читали одно письмо и сочиняли разные ответы на него. Если они были похожи, то я объединяла их в диалог. Во время написания ответов общалась с участниками один на один, а встречались они и узнавали письма друг друга только на спектакле.

У меня нет цели или плана, что завтра будет та или иная повестка. Мой муж Валентин Сидоренко — тоже художник, и сейчас мы вместе работаем над фотоисторией про Днестр. Она затрагивает экологические проблемы. Но мы не хотели делать это тупо в лоб: показывать пакеты на берегу или что-то такое. Это показывали уже 150 раз, все всё видели, но продолжают кидать пакеты — ничего не меняется. Мы пошли другим путем: через сказку, через мифологию, которую мы сами придумали. И красной нитью через это проходят современные реалии: да, это сказка, но люди здесь активно добывают песок, и это вредит реке, рыба погибает из-за химикатов. Мы делаем это в ироничном формате, чтобы зрители и посмеялись, и призадумались — играем немножко. Для меня Днестр — важная тема. Я живу рядом и не могу пройтись босиком по пляжу, потому что везде осколки бутылок, грязно, ужасно. Я выросла возле этой реки, и мне больно видеть это.