Она решила стать полицейским еще в школе. А, проработав больше 12 лет в полиции, решила стать прокурором, чтобы доводить до конца начатые расследования. В продолжении спецпроекта «JusticeInside. Люди внутри системы» NM публикует историю замглавы Прокуратуры по борьбе с оргпреступностью и особым делам Лукреции Захария. Она рассказала, хотят ли прокуроры перемен, почему не стоит разделять прокуроров на «своих» и «чужих», и как один допрос может изменить ход всего уголовного дела.
«Весь класс смеялся»
Когда была в девятом классе, преподаватели советовали мне стать врачом. Я хорошо разбиралась в химии и биологии, но точно знала, что не хочу связывать свою жизнь с медициной. Однажды, листая гид абитуриента, увидела, что в одном из колледжей открыли факультет права. Я захотела там учиться. Чтобы поступить на факультет права в университет, нужен двухлетний опыт работы, но я не хотела сразу после школы идти работать, поэтому выбрала колледж.
Помню, как сказала в школе, что хочу стать полицейским. Весь класс смеялся. Тогда бытовал стереотип: женщина не может быть полицейским. Классный руководитель стала уговаривать, чтобы я не поступала в этот колледж. Но я хотела добиваться справедливости. Для меня право подразумевало справедливость. После 30 лет работы в области права я еще верю в это.
Когда поступала в колледж, было больше 20 человек на место. Поэтому я была счастлива, что поступила. Наша группа больше специализировалась на гражданском и коммерческом праве, но я влюбилась в уголовное право и в нашу преподавательницу. Диплом получила в 1990 году и думала устроиться на работу юристом. Меня распределили в один из южных районов страны. Я родилась на севере Молдовы и не хотела уезжать дальше Кишинева. Тогда на работу принимали только с кишиневской пропиской. Мой знакомый подал документы в полицию и спросил, почему и я не попробую. Несколько месяцев занималась волонтерской работой. Хотелось понять, чем они занимаются, и смогу ли я интегрироваться. Потом устроилась на работу. Сначала помощником следователя, а потом и следователем.
12,5 лет в полиции
В полиции проработала 12,5 лет. И получила важный опыт ведения уголовных дел: от описи документов до составления обвинительного заключения. Тогда следователи готовили обвинительное заключение и передавали прокурору на утверждение. Помню радость, которую испытывала, когда раскрывала сложное дело. Когда допрашиваешь человека, который сначала говорит, что ничего не делал, а в конце признает вину, потому что ты так сумела его допросить, что он сам рассказал об обстоятельствах, которые пытался скрыть.
Тогда мы дежурили сутками. Если в мою смену на Ботанике происходило преступление, мы выезжали туда. На месте преступления надо очень тщательно собрать улики, потому что от этого зависит судьба дела. Если с самого начала все собрать, больше шансов, что у дела будет хороший результат. Расследования я вела от начала до конца.
До 2003 года не задумывалась о смене работы. Тогда в Уголовно-процессуальный кодекс (УПК) внесли изменения, в соответствии с которыми следователи должны были собирать доказательства до предъявления обвинения, а затем передавать дело прокурору. Мне показалось, что роль следователя снизили, я хотела вести до конца дела, которые начала. Поэтому пошла в прокуратуру. В Генпрокуратуре было вакантное место, и я начала работать в Управлении руководства уголовным преследованием. Для меня это было легко, ведь раньше я была следователем, а теперь начала руководить следователями. Всегда понимала, что работа прокурора — командная. Только работая плечом к плечу, доверяя друг другу, мы можем добиться хороших результатов. Миссия совсем не легкая, но я получаю удовлетворение от того, что занимаюсь тем, что мне нравится.
«Мы инсценировали их смерть»
Newsmaker
Работа прокурором делает тебя духовно более жестким, но есть дела, которые все равно задевают. Меня всегда впечатляли преступления, которые совершали несовершеннолетние. Тут надо отстраниться от ситуации и действовать в соответствии с законом.
Был один случай, который меня очень задел: несовершеннолетний сын заказал убийство родителей. Он попал под влияние взрослых c криминальным прошлым. У семьи было хорошее финансовое положение, но ребенок был недоволен тем, сколько денег родители дают ему на карманные расходы. Он попал под влияние людей, которые говорили ему: «У них есть деньги, но они тебе их не дают, значит, они тебя не любят». Когда начиналось расследование, родители не знали, кто заказчик преступления и требовали, чтобы его наказали. Мы инсценировали их смерть и задержали подозреваемых, включая сына.
Когда они узнали, кто на самом деле заказал убийство, они предприняли усилия, чтобы освободить от уголовной ответственности не только сына, но и других фигурантов дела. Психиатрическая экспертиза подтвердила, что его нельзя привлечь к ответственности. Меня удивило, что родители сначала возмущались, что кто-то посягнул на их жизнь, а после того как узнали, что это был их сын, абсолютно изменили позицию.
Есть много дел, которые оставляют отпечаток на работе. Мы все учимся на ошибках, на более сложных делах. У меня была возможность поработать с делами, уголовное преследование по которым вело Главное управление уголовного преследования. Они собирали по всей стране дела особой сложности. Было одно дело об убийстве, которое произошло на севере страны. Жертву нашли в канализационном колодце. Согласно первоначальной версии следствия, произошедшее рассматривали как ДТП. Подозреваемого не могли найти, убитый недавно освободился из тюрьмы, и никто не интересовался его судьбой. Расследование приостановили.
Через четыре года мы получили оперативную информацию о том, что на самом деле произошло умышленное убийство и это дело изъяли и передали в производство Главного управления уголовного преследования. Я работала над ним больше года, были установлены двое подозреваемых. Выяснилось, что не было никакой аварии, а потерпевшего убили в результате внезапно возникшего конфликта. В итоге их осудили за умышленное убийство. Приговор оставила в силе и Высшая судебная палата. Я всегда слежу за результатами рассмотрения подобных дел в вышестоящих судебных инстанциях.
По закону, мы участвуем в рассмотрении дела только в первой инстанции, но, как правило, дела доходят до Высшей судебной палаты. Я анализирую эти приговоры, смотрю, не выявили ли какие-то нарушения, на которые указал суд, чтобы больше их не допускать. Только так развивается наш профессионализм. Только так можно учить других: не только доведя дело до суда, но и увидев окончательный приговор по нему.
«Он пытался порвать протокол»
Newsmaker
Работа прокурора заключается в том, чтобы собрать доказательства как для того, чтобы подтвердить вину, так и для того, чтобы не обвинить невиновного человека, установив истину в деле. Жизненно необходимо, чтобы прокуроры понимали, что надо собирать доказательства. которые могут прояснить ситуацию. Всех людей надо заслушать. Улики надо тщательно проанализировать, чтобы понять, стоит ли передавать дело в суд. Достаточные доказательства — это залог успеха гособвинителя.
Прокурор должен так провести свою работу. чтобы и потерпевший, и обвиняемый поняли, что прокурор поступил правильно. В каждом деле есть две стороны, и кто-то может оказаться недоволен работой прокурора или решением суда. Но, думаю, что у участников судебного процесса должно быть чувство, что с ними поступили по закону. Более того, уверена, что у уголовного процесса должна быть воспитательная роль. Урок должен извлечь не только подсудимый, но и другие участники процесса. Мы не раз видели свидетелей, которые в суде сообщают обстоятельства, которых в реальности не было, или меняют показания в интересах подсудимого. Часто по разные стороны баррикады могут оказаться члены семьи. Тогда они начинают менять показания, потому что передумали или помирились, умалчивают те или иные события или факты.
Вообще допрос — очень важная часть уголовного процесса. Необходимо провести его так, чтобы предугадать, что может произойти в суде. Когда люди изменяют показания и в суде их спрашивают, почему они не сказали об этом на этапе уголовного преследования, они отвечают: «Меня об этом не спрашивали». Поэтому на этапе следствия необходимо так выяснить все важные моменты, чтобы в суде никто не смог изменить показания.
Однажды я допрашивала обвиняемого, который отрицал вину и рассказывал разные версии события. У него было юридическое образование, и он решил отвечать на мои вопросы письменно.
Я записывала вопрос, а он писал ответ. Получилось, что мы передавали друг другу протокол. В какой-то момент он понял, что пишет о том, что не хотел рассказывать, и дает ответы, которые подтверждают обвинение. В комнате для допросов нас было трое: он, его адвокат и я. Он выхватил протокол и попытался его порвать, говоря: «Это неправда, что тут написано».
Но как может быть неправдой то, что он писал своей рукой? Я не знала, что делать. Адвокат тоже растерялся. Я взяла мобильный и сказала, что снимаю его на видео. Это были первые мобильные телефоны, и я даже не успела включить видео, но он остановился и вернул мне протокол.
Когда это дело рассматривалось в суде, подсудимый отказался отвечать на мои вопросы, так как настаивал на своей невиновности, а дополнительные вопросы прокурора разрушили бы его версию. Дело завершилось обвинительным приговором.
«У нас есть очень много дел, которые годами рассматривают в судах»
1 августа 2016 года на базе управления, в котором я работала, создали Прокуратуру по борьбе с организованной преступностью и особым делам (PCCOCS). Мне предложили временно занять должность заместителя главы PCCOCS и курировать судебную часть работы этой прокуратуры. Потом я выиграла конкурс на пост замглавы PCCOCS.
Когда стала заместителем главы PCCOCS по судебной части, я изучила сотни дел, так как понимала, что могу помочь коллегам советом, только если знаю детали дела. Я привыкла обсуждать дела с коллегами. Только так мы делимся опытом и обобщаем практику правоприменения. Мне нравится представлять в суде государственное обвинение. Только окончательный приговор может считаться завершением нашей работы.
К сожалению, бывает, что рассмотрение дел в суде затягивается. У нас есть много дел, которые рассматривают в судах годами. Бывает, что человек дал показания как свидетель, а дело передали в суд спустя несколько лет после допроса, и возникают проблемы с обеспечением явки такого свидетеля на заседание.
Пока мы не дошли до того, чтобы люди хотели прийти в суд, сказать правду, не принимая ничью сторону: ни подсудимого, ни потерпевшего. Но мы все равно прилагаем усилия, чтобы их заслушали. Бывает,что судья входит в положение и назначает заседания ближе к Пасхе или другим праздникам, так как мы знаем, что человек, который должен дать показания, должен в это время приехать домой.
Бывает, что люди покидают страну, уезжают на заработки. УПК не предусматривает, чтобы показания свидетеля или пострадавшего просто зачитали в суде. Закон дает подсудимому право задавать вопросы другим участникам процесса, и в таких случаях возникают сложности, рассмотрение дела затягивается.
«Идешь к начальнику и понимаешь, что он тебе на что-то намекает»
Я работала на этом месте и в 2018 году [когда Молдова считалась «захваченным государством»], и в 2020 году [когда власть сменилась]. Ключевые изменения в нашей работе не произошли.
Мы представляли государственное обвинение в суде. Не могу сказать, что до 2019 года или после было какое-то давление. Тут зависит от каждого человека, его характера, знаний и способностей. Я говорю об обычных прокурорах. Если ты компетентный прокурор и хорошо выполняешь работу, никто не может заставить тебя принять то или иное решение. Это может произойти, если ты столкнулся с делом, по которому не знаешь, как поступить, и по совету начальника можешь двинуться в неправильном направлении.
Я всегда была прокурором, на которого нельзя надавить. Придя в прокуратуру из полиции, я очень хорошо понимала, как выполнять работу. Бывали ситуации, когда я знала, что по некоторым делам от меня хотели бы получить другое решение. Это понимаешь, когда идешь к начальнику, и он тебе на что-то намекает. Нет, он не дает указаний: «Закрой дело или передай его в суд», а говорит: «Возможно, тут не самая правильная позиция, посмотрите и на это».
Я всегда слушала эти советы. Ведь обязанность прокурора — собирать доказательства, которые могут или доказать вину, или снять обвинения с человека. Но, в конце концов, решение я принимала на основании доказательств и внутреннего убеждения.
Был случай, когда против меня начали дисциплинарное дело: якобы я не предприняла усилий, чтобы перевести запрос об оказании международной правовой помощи в расследовании. В полиции говорили, что у них нет денег на перевод. Тогда, и правда, не было денег на перевод, да и сейчас с этим проблемы. Это было абсурдом, я не была ответственной за перевод. Но это просто был предлог, чтобы забрать у меня дело. Через несколько лет узнала, что дело закрыли. Не могу сказать, что это решение было незаконным. Может, они получили ответ на запрос, и решение закрыть дело было правильным. Не знаю, потому что у меня больше не было доступа к этому делу.
В моей профессиональной практике были случаи, когда вышестоящий прокурор отменял принятые мной решения по определенным делам, или же давал мне письменные указания по делу, которые я, считая их необоснованными, не боялась оспорить и добивалась, чтобы их отменили.
«Прокуроров делят на „своих “ и „чужих “»
Есть определенное представление общества о том, насколько прокуроры независимы. Независимость прокуроров определяется также и внутренними, «системными» факторами. Я говорю об этом с большой грустью, так как мы пришли к тому, что прокуроров делят на «своих» и тех, кто «против нас». «Свои» — это прокуроры руководства, которых продвигают по служебной лестнице.
Даже когда я заняла руководящую должность, то всегда чувствовала, что я — член команды, мы много лет работали в одном отделе плечом к плечу.
В первый же день своего назначения я искренне сказала коллективу, что знаю, каким не должен быть прокурор-шеф. У меня было много шефов. Не говорю, что все были плохими. Мне было у кого учиться, но были и негативные примеры. Я попросила: скажите, каким не должен быть ваш шеф.
Мне вообще не нравятся эти слова: шеф, подчиненные. Никогда не позволяла себе называть подчиненными тех, кто со мной работает. Они мои коллеги. Вообще, думаю, что в системе прокуратуры много формализма. Понимаю процессуальную иерархию и подчинение «по вертикали», но я бы хотела, чтобы отношения были более коллегиальными. Я все время пыталась сплотить коллектив.
У нас были и сложные периоды: нас было мало, дел — много. Мы подставляли друг другу плечо, бывало, что у прокуроров совпадали заседания, и мы подменяли друг друга. Мы были коллективом. Мы обсуждали дела и каждый раз, когда кто-то из прокуроров не мог пойти в суд, и его некем было заменить, я шла в суд, независимо от того, на каком этапе было дело. Чтобы мои коллеги почувствовали, что я — такая же, как они, я — их коллега.
Были и дела, по которым я представляла обвинение. Шла в суд, чтобы понять, как изменяются процессы. Мы развиваемся, Уголовно-процессуальный кодекс изменяется, изменяется и подход адвокатов. Был период, когда очень многие люди были под арестом. Согласно УПК, человека нельзя держать под арестом больше года. За это время нужно завершить уголовное расследование и рассмотреть дело в суде. Получалось, что заседания назначали очень часто, они длились очень долго, это было утомительно для прокуроров. Всегда старалась их понять и поддержать морально, если видела, что они слишком устали. У нас были случаи, когда прокуроры приходили на работу, зная, что их дети дома с температурой. В таких ситуациях старалась дать им возможность остаться дома, потому что качество работы может пострадать, если прокурор, находясь в суде, будет думать о состоянии своего ребенка.
Работа прокурора-руководителя очень важна именно в этом плане. Думаю, что в территориальных прокуратурах, куда приходят выпускники Нацинститута юстиции, роль прокурора-руководителя еще важнее (чтобы попасть на работу в специализированную прокуратуру, надо три года проработать в обычной. — NM). Там надо вкладывать душу, чтобы этих студентов обучить всему. Да, они приходят с теоретической подготовкой, но, когда сталкиваются с этим всем на практике, они должны знать, что им есть к кому обратиться за советом, и их есть кому выслушать. Совсем не обязательно подсказывать им решение, но их надо направить, чтобы они смогли его найти.
«Система зависит от прокуроров-шефов»
Я не переживаю по поводу предстоящей аттестации. Мне сложно сказать, приведет ли это к «очистке» прокуратуры. В конце концов система зависит от прокуроров-шефов, начиная с генпрокурора, его заместителей, глав управлений и специализированных прокуратур. Они задают тон всему. Если прокурор-шеф компетентный, неподкупный и придерживается принципов меритократии, тогда можно будет сказать, что реформа прокуратуры достигла желаемой цели. У нас начали реформы, когда я пришла в прокуратуру. Только реформа 2016 года скольких усилий стоила.
И за все это время в прокуратуре не внедрили электронную систему случайного распределения дел. Распределение дел продолжает зависеть от прокурора-начальника. Если внедрить эту систему, у прокуроров появится уверенность, что они все равны и никого не фаворизируют.
Ключ успеха — не сама реформа, а ее внедрение. Если ее внедрят и прокуроров оценят по заслугам, не будут делить на «наших» и «других», тогда молодые прокуроры не разочаруются в происходящем и продолжат работу. В системе есть разные люди. Надеюсь, их оценят по достоинству.
Скажу честно: в прокуратуре многие хотят перемен, но перемен длительных и настоящих. Проработав 19 лет в прокуратуре, хочу знать, что нашу профессию будут ценить. Соцопросы «Барометра общественного мнения» показывают, что доверие к прокуратуре снижается. Это не говорит о том, что прокуроры работают хуже, чем два-три года назад. Это неправда. Но многое зависит от того, что сказали по телевизору. Многие люди ни разу не сталкивались ни с одним прокурором, но слышат, что говорят по телевизору.
В прокуратуре достаточно компетентных людей. Я уверена, что для перемен нам ничего не нужно «извне». Нам нужно знать, что нашу работу не будут воспринимать с политической точки зрения. Часто прокуроров критикуют за отсутствие прогресса в расследовании громких дел: «кражи миллиарда», «Ландромата» и т.д. Но прокуратура каждый год расследует десятки тысяч дел. Согласна, что общество ждет завершения нескольких громких дел. Но для этого нужно время и не нужно давление. Не нужно, чтобы прокуроры «ловили» настрой власти. Будет очень опасно и контрпродуктивно, если мы будем работать, исходя из того, чего от нас ждут.
Правосудие должно быть правосудием для всех. Не думаю, что какие-то дела надо делать приоритетными, В то же время УПК конкретно предусматривает, какие дела надо рассматривать срочно. Если человек приходит к прокурору и говорит, что у него украли кошелек с пенсией, для него это самое главное дело. Каждый считает, что его дело самое важное, поэтому прокуроры должны работать по всем делам. Ни закон, ни здравый смысл не позволяют делать приоритетными одни дела и не работать по другим. Не стоит судить всю прокуратуру только по этим делам. Нужно понимать, что за каждым делом стоит прокурор, который его ведет. И если один из участников судебного процесса не согласен с решением по своему делу, нельзя говорить, что все прокуроры принимают неверные решения. Работу прокуроров надо оценивать по отдельности. Тогда, думаю, и общество научится не обобщать.
