В Приднестровье тема сексуального насилия остается практически закрытой. Даже оценить масштабы этой проблемы в регионе оказывается затруднительно: официальные данные о многом молчат, а местный закон дает очень размытые определения всему, что касается изнасилований и сексуальных домогательств. NM с разрешения автора публикует фрагмент статьи «О том, что не проговорено: сексуальное насилие в Приднестровье», написанной для тираспольского информационно-правового центра «Априори».
Что говорит статистика?
В еженедельных отчетах о криминогенной обстановке сайта министерства внутренних дел Приднестровья за 2019 год сообщалось всего о 21 случае изнасилования и 2 попытках. В то же время в пресс-службе МВД рассказали о 15 случаях изнасилования и 2 попытках за тот же период.
За 2018 год было совершено 17 таких преступлений, согласно статистическому ежегоднику министерства экономического развития, а за 2017 — 15, сообщил министр внутренних дел Руслан Мова (18, согласно тому же ежегоднику).
Такой низкий уровень зарегистрированных изнасилований и попыток его совершения в целом типичен для Приднестровья: 11 изнасилований и покушений в 2016 году, 15 в 2015, 13 в 2014, 27 в 2012, 26 в 2011, 28 в 2010, 33 в 2009 и 36 в 2008 (источник за 2008-2012).
В пресс-службе МВД так прокомментировали ситуацию: «Причинами низкой регистрации такого вида преступлений является эффективная деятельность органов внутренних дел по профилактике преступлений и правонарушений», которая включает в себя «тесное сотрудничество органов внутренних дел со специалистами, работающими с семьей, психологами, социальными педагогами, классными руководителями, директорами и завучами школ, заведующими детскими садами, участковыми педиатрами, врачами-наркологами, врачами психоневрологами».
В противовес этому Александр Мураренко, член Коллегии адвокатов Приднестровья, указывает: «Так мало обращений потому, что часто женщинами движет страх и боязнь распространения сведений об изнасиловании, а также недоверие следственному органу. Цифра была бы в три раза минимум больше, если бы действительно по каждому случаю женщины обращались в органы».
С неофициально зарегистрированными случаями сексуального насилия такая же ситуация. Из 12 274 звонков, поступивших на телефон доверия по вопросам насилия в семье приднестровской общественной организации «Взаимодействие» с 2009 по 2019, 333 касались сексуального насилия — это менее 3%. Такое малое количество обращений, по мнению Елены Тимагиной, координатора SOS-случаев телефона доверия общественной организации «Взаимодействие», связано не с тем, что в Приднестровье практически отсутствует сексуальное насилие как таковое, а с тем, что жертвы не готовы сообщать об этом.
«Жертвы сексуального насилия не готовы делиться пережитым, испытывают стыд, боятся общественного порицания. Психологически это сложно. Большое значение имеют стереотипы: что скажут люди?» — комментирует она статистические данные по звонкам.
Реальные масштабы проблемы сексуального насилия в Приднестровье сложно оценить и социологам. «В Приднестровье таких исследований [касаемо сексуального насилия — ред.] не было. Даже когда мы делали исследование о насилии в семье [2019 год — ред.], не выделяли сексуальное насилие в принципе, потому что это самый трудно понимаемый вид домашнего насилия [большинство случаев сексуального насилия происходит в отношениях — ред.] и самый трудно принимаемый, наверное, в нашем обществе. Если физическое насилие — это понятно, экономическое насилие — в чем-то спорно, трудно доказуемо и тоже может быть понятно, психологическое насилие — на грани мифов, штампов, но тоже более-менее понятно, то сексуальное насилие — это тематика, которая не то что табуирована, но сейчас крайне неприемлема и непонятна в обществе. Это, конечно, не значит, что такие вещи не происходят. Они, конечно, есть, но мы их не мерили просто потому, что даже если выстроить адекватную систему индикаторов, к сожалению, они не будут адекватно интерпретированы», — поясняет Александр Гончар, приднестровский социолог, автор исследования о феномене домашнем насилии в Приднестровье.
«Сегодня нереально собрать адекватную статистику по Приднестровью о сексуальном насилии», — добавляет он. Но попытки были.
«Мы пытались делать измерение в прошлом исследовании, которое проводили в 2011 году. Получили что-то около 6-7% женщин, находящихся в браке или сожительстве, но не могу сказать, что это реальность или что-то хотя бы близкое к реальности по нашей оценке, как специалистов, занимающихся проблематикой домашнего насилия. Это минимальный порог», — указывает Александр Гончар.
Несмотря на полное отсутствие реалистичной информации по этому вопросу, масштабы проблемы в Приднестровье можно попробовать приблизительно подсчитать, опираясь на известные данные.
Согласно переписи населения Приднестровья 2015 года, в нем проживают почти 260 тыс. женщин. При грубом подсчете, исходя из усредненных данных по Евросоюзу, где к вопросам защиты женщин от сексуальных посягательств отводится куда больше внимания, чем в Приднестровье, 13 тыс. жительниц Приднестровья могут быть жертвами изнасилования, а 26 тыс. — той или иной формы сексуального насилия.
Если обращаться к более близким для нашего региона цифрам, то около 18 тыс. из жительниц могут являться жертвами сексуального насилия в семье (приблизительные показатели, озвученными Александром Гончаром и охарактеризованные им как «минимальный порог»).
А если использовать статистику Национального бюро статистики Молдовы и данные ООН по Молдове, то в Приднестровье может быть около 50 тыс. жертв сексуального насилия.
Но все может быть еще печальнее.
«В 2011 году опрос на сайте вакансий HeadHunter показал, что 59% людей сталкивались со случаями харассмента, среди женщин — 70%. Но аудитория этого сайта намного более продвинутая, чем общество в целом, — его посещают активные пользователи интернета, образованные россияне. Когда Фонд “Общественное мнение” в 2017 году опрашивал население по стандартной выборке, 24% сказали, что случаи сексуальных домогательств в нашей стране бывают «часто», а 36% — «бывают редко». Разброс в оценках объясняется влиянием на результат опросного инструмента. Можно спросить в лоб — «были ли случаи харассмента?» — и получить от большинства в ответ «нет», а можно спросить про отдельные формы харассмента — результат получится другим. Опросы о распространенности харассмента и отношении к нему дают совершенно разные цифры в зависимости от контекста и формулировки вопросов. Это говорит о том, что понимание термина у людей размыто», — рассказала Ленте.ру Ольга Мирясова, научный сотрудник Федерального научно-исследовательского Социологического Центра РАН, которая провела исследование «Насилие в сфере труда».
И если перекладывать эту статистику на Приднестровье, то выйдет невероятное число — 150-180 тыс. женщин, которые хотя бы раз в жизни сталкивались с сексуальными домогательствами (важно уточнить, что аудитория HeadHunter «намного более продвинутая, чем общество в целом», то есть имеет более четкое представление о границах и широте значения термина «сексуальное насилие»).
«Если применить методику HeadHunter’а здесь [в Приднестровье — ред.], грубо говоря, то мы этих цифр и близко не получим [жертв сексуального насилия будет значительно меньше]. Если у агрессора и жертвы нет четкого понимания и осознания критериев сексуального домогательства на рабочем месте, то это безусловно широчайшее поле для того, чтоб оценивать ситуацию в плюс, потому что если мы привыкли жить в этой культурной парадигме, это не значит, что так хорошо и так нужно, это значит, что мы не можем идентифицировать это адекватно, а уже это означает, что количество таких случаев может быть очень велико», — говорит Александр Гончар.
Что с законом?
Уголовный кодекс Приднестровья определяет значение термина «изнасилование» — «половое сношение с применением насилия или с угрозой его применения к потерпевшей или к другим лицам, либо с использованием беспомощного состояния потерпевшей» (п.1 ст. 128), но более широкой трактовки сексуального насилия не содержит.
«Да, определений нет, — соглашается юрист Александр Мураренко, — но есть определения в словаре. Комментария к УК ПМР тоже нет, и это способствует широкому толкованию норм следственным органом и судами. У следователя и у судьи появляется «простор для творчества», который не всегда работает во благо задач уголовного кодекса. Иногда можно сослаться на российский комментарий в жалобах в Верховный суд ПМР (ВС), в судах первой инстанции на них внимания практически не обращают. ВС же, расписывая определение, нередко берет за основу российский комментарий, но никогда не ссылается прямо на него. К сожалению, бывали случаи, когда ссылки на российский комментарий игнорируются судами первой, кассационной и надзорной инстанции (не говоря уже о следствии). За более чем 10-летний опыт работы я так и не увидел логики касательно применения российского комментария к УК ни у следствия, ни у судов».
По сути, использование комментариев может повысить единообразие правоприменительной практики и ограничить «простор для творчества» судей.
«Но полноценно это становится возможным только тогда, когда эти комментарии находят свое закрепление в постановлениях Верховного суда ПМР, потому что приговор судья мотивирует своим пониманием, трактовкой и усмотрением, а в случае закрепления комментариев в постановлениях ВС, эти самые комментарии начинают нести обязательный для судей характер», — говорит Степан Поповский, приднестровский правозащитник и юрист, активно взаимодействующий с Европейским судом по правам человека.
Кроме этого УК Приднестровья содержит статьи, предусматривающие наказание за «Мужеложство, лесбиянство или иные действия сексуального характера с применением насилия или с угрозой его применения к потерпевшему (потерпевшей) или к другим лицам либо с использованием беспомощного состояния потерпевшего (потерпевшей)» (п. 1 ст. 129), а также «Понуждение лица к половому сношению, мужеложству, лесбиянству или совершению иных действий сексуального характера путем шантажа, угрозы уничтожением, повреждением или изъятием имущества либо с использованием материальной или иной зависимости потерпевшего (потерпевшей)» (ч. 1 ст. 130).
Гипотетически, именно 130 статья может выполнять функцию защиты от сексуальных домогательств, считает Александр Гончар. Но в наличии правоприменительной практики по ней он сомневается, как и Мураренко.
«В целом правоприменительной практики нет. У нас в ПМР не прецедентное право. В одном случае ты виноват, при идентичном — нет. Все это из-за отсутствия научного комментария (ВС читает российский и просто переписывает абзацы оттуда в каждом отдельном постановлении при кассации или надзоре). Вывод: каждый случай сугубо индивидуален. Наличие статьи в кодексе еще не означает, что она будет работать. В моей практике никогда не было данной статьи», — говорит он.
Поэтому о внятной защите от некоторых форм сексуального посягательства говорить еще сложнее. Что если вы, например, стали жертвой сталкинга? Сможет ли законодательство Приднестровья защитить в такой ситуации?
Один из сотрудников приднестровской милиции, пожелавший остаться неизвестным, так ответил на эти вопросы: «С учетом того, что сталкинг — это вид домогательства в виде преследования, розыска или слежения за жертвой, то и речи о статье УК идти не должно. В диспозиции статьи прямо указано, что действия виновного лица должны применяться именно физически, а слежка — это не физическое насилие. В этом плане я думаю, в законодательстве ПМР имеется пробел и было бы неплохо выйти с законодательной инициативой о внесении изменения в уголовный закон. Ответ на вопрос — привлечь его нереально, нет достаточных данных и оснований подозревать лицо в совершении указанных преступлений».
Николай Кузьмин, Информационно-правовой центр «Априори», Тирасполь
Полный текст статьи читайте на сайте центра «Априори».
