С детства она точно знала, чем будет заниматься в жизни, поэтому без колебаний поступила на юрфак. Она всегда хотела защищать людей, попавших в сложные ситуации, но классическая адвокатура ее не интересовала. В продолжение спецпроекта «JusticeInside. Люди внутри системы» NM публикует историю «неклассического» адвоката Татьяны Кебак, которая рассказала, почему не может без слез говорить о деле турецких учителей, почему ей сложно брать деньги с подзащитных, и как в наше время в семье может зашкаливать уровень физических пыток.
«Родители очень переживали, что мы вырастем какими-то монстрами»
Я родилась в правозащитной семье, и меня с самого детства интересовало соблюдение прав человека. Папа работал судьей, мама — адвокатом. Они воспитывали нас с братом на примерах из своей юридической практики. В основном рассказывали о людях, которым повезло меньше, чем нам. Вообще родители почему-то очень переживали, что мы вырастем какими-то монстрами. Бывает же, что дети чиновников считают, что им позволено больше, чем другим.
Но у нас все было по-другому. Мама работала в правозащитных проектах, а я ей помогала. Каждое лето проводила в Центре для детей с ограниченными возможностями и помогала им, как могла. В основном, просто играла с ними. Еще я была волонтером в проекте по борьбе с торговлей людьми, в котором работала мама. Потом много волонтерствовала за границей.
После университета хотела устроиться в правозащитную организацию, но мне отказывали, говорили, что я сверхквалифицированная. Мама предлагала устроиться юристом в банк, но я знала, что моя работа должна быть связана только с защитой прав человека. Я уже планировала стать государственным адвокатом, но меня пригласили в Promo-LEX. Это — одна из лучших правозащитных организаций в Молдове. Я об этом даже не могла мечтать. Так началось более углубленное знакомство с проблемой семейного насилия.
Были два случая, которые меня очень задели. В одном деле муж прижигал жене ноги утюгом и говорил, что утюг сам много раз на нее упал. Меня поразил уровень пыток, которому женщину подверг человек, с которым она живет под одной крышей. Второй случай — муж заворачивал жену в ковер, уносил в подвал, избивал ногами, насиловал железными предметами. Меня просто шокировало, какие ужасные вещи происходят за закрытыми дверями. Насколько хрупка наша свобода. Это может произойти с любой из нас.
Татьяна Кебак/Facebook
«Я до сих пор начинаю плакать, когда говорю об этом»
Но был еще один случай, который меня подкосил — дело турецких учителей. Я до сих пор начинаю плакать, когда о нем говорю. Тогда я работала в Правовом центре адвокатов, который помогает беженцам, и отвечала за все пункты границ, включая аэропорт, а еще за специальный центр, где держат беженцев. Раньше частенько бывало, что пограничная служба не знает о том, что люди могут просить убежища, и мы вмешивались и урегулировали такие ситуации.
5 сентября 2018 года был мой день рождения, а 6 сентября в 7.30 позвонила моя коллега и говорит: «Быстро в аэропорт! Там высылают учителей из лицея Orizont». За год до этого была такая же история с директором школы. Тогда мой коллега успел заполнить заявление, и они [спецслужбы] не смогли его выслать. Через пять минут я уже приехала в аэропорт и до четырех утра следующего дня пыталась их найти. Искала везде: у нас [сотрудников центра] есть доступ во все зоны аэропорта. Потом узнала, что их посадили в самолет часов в 22:00-23:00. Тогда как раз вылетал рейс в Стамбул, и я была в зале вылетов [учителей там не было], а один из юристов Orizont дежурил у входа в VIP-зал. Только потом мы узнали, что их провели через какие-то неофициальные входы. Около четырех часов утра я и еще несколько моих коллег отправились в Бюро миграции. Нам сказали, что учителя там. В одном из кабинетов всю ночь горел свет. Мы обманули охранника и зашли внутрь, но их там не было. Мы до последнего не верили, что они уже в Турции.
Я приняла это, как личную трагедию, потому что не смогла остановить экстрадицию, а год назад мой коллега смог. За два года у меня не было таких случаев. Никогда не забуду, как в тот вечер кричали жены этих учителей, которые протестовали у аэропорта. Я никогда в жизни такого не слышала.
Одной из них позвонили и сказали, что учителя уже в Турции. После этого я около месяца не могла спать, постоянно начинала плакать. Звонила знакомому психологу, и она сказала: «Если хочешь плакать — плачь, если не хочешь спать — не спи, потому что твой организм сейчас что-то переживает». До сих пор не могу следить за этой историей, потому что она меня травмировала. Это так подействовало не только на меня. Юристы Orizont тоже переживали.
В этой истории был еще важный момент: этот случай вызвал много эмпатии в такой ксенофобной стране, как Молдова. Обычно здесь для многих людей слово «беженцы», как красная тряпка для быка. Мне кажется, эта история положила начало конца ксенофобии. Я не знаю человека, который бы остался равнодушным.
«Нет, я не возьму у вас денег»
Вообще у меня очень развита эмпатия. Я могу, [общаясь с клиентом], начать плакать и сказать: «Нет, я не возьму с вас денег». Был случай, клиентка должна была мне 4 тыс. леев. Я спросила коллегу, что делать, потому что стеснялась попросить эти деньги. Коллега сказал: «Никогда так не делай, никто не идет защищать клиента, не взяв денег вперед». Но я считаю себя не классическим адвокатом и работаю в правозащитных организациях, в том числе потому, что не могу брать деньги у людей. Правозащитная тематика меня больше интересует, чем общие нормы права, которыми руководствуются адвокаты. Мои родители — универсальные адвокаты: они гении всего — гражданского права, уголовного.
У моей мамы, например, по 7-8 судебных заседаний в день. Я не понимаю, как такое вообще можно выдержать. В Молдове адвокатам буквально приходится бороться за выживание. Ты не получаешь зарплату от государства, как судьи или прокуроры. В принципе свои доходы ты должен сопоставлять с доходами подзащитных. На бедных людях ты не можешь заработать. Ты не можешь просить у них баснословные суммы, а есть случаи, когда вообще не можешь взять деньги у человека. Поэтому ты вынужден брать много дел и работать ночами, чтобы все успеть. Твои ноги — твой хлеб. Сколько можешь выдержать, столько и можешь получить.
Во время пандемии особенно пострадали уязвимые группы населения. Мне повезло, что у меня была работа, которую я не потеряла. Многим так не повезло. Были люди, которые потеряли работу, и им нечего было есть. Мир и так был разделен на бедных и богатых, а в пандемию бедные стали еще беднее.
17 марта [2020 года], в день, когда в Молдове объявили ЧП, мы успели освободить из центра для беженцев трех человек из Турции. После объявления ЧП у меня не было доступа в центр размещения мигрантов. Наверное, всем было страшно — и мне, и им. Обычно каждую неделю я была с ними на связи, они могли спросить, а я могла подсказать. Мы пытались помочь беженцам, женщинам, которые оказались закрытыми в одном доме с агрессорами. Абсолютно все правозащитные организации помогали своим бенефициарам. Это самая легкая помощь — перенаправить финансы на покупку продуктов и средств гигиены. Другие моменты было очень сложно предугадать.
Татьяна Кебак/Facebook
«Ей надо помочь здесь и сейчас. Чтобы она не проходила через 10 кругов ада»
Сейчас я работаю в международном проекте создания в Молдове Центра семейной юстиции. Такие центры есть в США, но мы хотим, чтобы в Молдове он работал с учетом местных особенностей. Этот центр будет работать под крылом МВД или Генинспектората полиции.
Обычно женщина, пережившая насилие, идет в полицию, потом на медицинскую экспертизу, потом к психологу. Ее постоянно куда-то направляют, могут даже попросить прийти в другой день. Это затрудняет ситуацию, она не в том психологическом состоянии, чтобы постоянно куда-то ходить. Ей надо помочь здесь и сейчас. Идея Центра семейной юстиции в том, что здесь будут полицейский, психологи, адвокаты, соцработники, судмедэксперты. Судьи даже предложили, чтобы жертвы насилия не шли в суд, а участвовали в заседании через онлайн-конференцию. Это необходимо, чтобы женщина не проходила через 10 кругов ада, на каждом из которых ее еще куда-то пошлют.
Первые дни [после обращения в полицию] женщина переживает кризис. Она в любой момент может передумать [и забрать заявление]. В моей практике было очень много случаев, когда женщины забирали заявления. И ты каждый раз думаешь: «Ну почему это происходит?»
Моя знакомая психолог Лидия Горчаг говорила, что перед тем, как решиться первый раз уйти, женщина минимум семь раз пройдет через круги насилия. Я очень много ездила с Лидией Горчаг на тренинги и поняла, что психология человека, которого морально уничтожали день за днем — это очень тонкая вещь. Мы не можем винить жертву за то, что она передумала и вернулась к агрессору. Ей нужно сказать: «Ок. Но, если передумаешь, мы всегда тут, всегда готовы тебе помочь».
В Центре мы должны помочь ей и показать, что она не одна. Очень важно, чтобы человек, который пережил насилие, видел, что ему помогут, его не будут осуждать. Мы хотим, чтобы это была модель помощи жертвам семейного насилия. Мы сможем на несколько дней размещать их в нашем Центре, а потом будем распределять в центры длительного размещения. Кроме того, за это время мы сможем оперативно собрать доказательную базу. Вообще, жертва не должна убегать с детьми из дома. У нас обычно агрессор остается в доме, а женщине приходится убегать. Мы хотим эту практику изменить, чтобы женщина оставалась в комфортных и привычных для нее условиях.
«Она меня не помыла, не приготовила еды, как ее не бить?»
Многие [жертвы семейного насилия] не понимают, что развод сам по себе ничего не дает. Агрессор привык применять силу и контролировать, и после развода он будет терроризировать или уже бывшую жену, или следующую семью. На самом деле женщина не может спровоцировать насилие. Такого не бывает. Человек идет домой и по дороге у себя в голове уже поругался [c женой]. Он просто пришел и просто захотел ее ударить. Были случаи, когда [мужья моих подзащитных] говорили — вот, она меня не помыла, не приготовила еды, как ее не бить? Для меня это нонсенс. Что это за культура, где женщину воспринимают, как рабыню?
[Проблему семейного насилия] надо решать и через полицию, и через психолога. Сейчас есть специальные курсы, на которые суд обязывает ходить агрессоров. Если они отказываются, то против них могут завести уголовное дело. У нас мужчина идет к психологу, только если его обяжет суд.
Есть случаи, когда агрессор начинает понимать, что не его партнерша виновата, а это у него проблема. Если он осознал это, то можно восстановить семью. Но, чтобы восстановить семью, психолог должен поработать и с жертвой.
Но стереотипы очень живучи. Некоторые заседания суда, на которых рассматривают дела об изнасилованиях — это просто кошмар. Был случай, когда мы с коллегой готовили жертву к выступлению в суде и уговорили ее обрезать ногти, скрыть татуировку и одеться скромнее. Когда приходишь в суд, ты должна выглядеть так, чтобы судья не задал тебе какой-то глупый вопрос: «А почему ты в короткой юбке. почему у тебя длинные ногти?» Тебя изнасиловали, а после этого судья еще оценивает длину твоих ногтей и прическу, количество партнеров. Получается, если ты — женщина и в 12 ночи была на улице в короткой юбке, то сама напросилась. А если еще не отбивалась, тогда точно напросилась. Хотя на самом деле, никто не имеет права на нее нападать. А есть еще феномен — замирание. Когда женщину насилуют, мозг ее блокируется, и она не может сопротивляться.
Татьяна Кебак/Facebook
«Я не знаю, откуда взялись все эти истории, но депутаты в них верят»
Вообще меня всегда беспокоило соблюдение прав женщин и то, как можно улучшить ситуацию. Весной 2021 года мы [с другими активистками] провели несколько протестов перед парламентом, требуя ратифицировать Стамбульскую конвенцию (Конвенция Совета Европы о предотвращении и борьбе с насилием в отношении женщин и домашним насилием). Мы были в шоке, когда узнали, что на заседании постоянного бюро депутаты отказались включить этот вопрос в повестку. Мы взяли мегафоны и стали перечислять мифы о Стамбульской конвенции. И полицейские нам говорят: «Да вас никто не слышит». Мы поднимаем глаза и видим, что все стоят у окон и смотрят на нас.
Депутаты боятся этой конвенции, боятся слова «гендер», хотя у нас уже есть закон «О гендерном равенстве». Мне говорили, что даже депутаты из проевропейских партий говорят достаточно глупые вещи об этой конвенции, например, что благодаря Конвенции мальчики будут превращаться в девочек. Это говорит больше о невежестве самих депутатов, ведь они должны знать об основах прав человека.
Хотя Конвенция совсем не об этом. Она направлена на то, чтобы с детства научить мальчиков и девочек мирно сосуществовать и строить отношения. Все, что говорится в конвенции об образовательной системе — необходимость внедрить правильные отношения между мужчиной и женщиной, основанные на уважении, взаимопонимании и свободе личности. В конвенции предусмотрены стандарты в разных сферах — услуги, которые оказывают жертве, защитные механизмы.
Я не знаю, откуда взялись все эти истории, но депутаты в них верят. Это говорит больше о них, чем о самой конвенции. Мы надеемся, что следующий состав парламента ратифицирует ее.
Doina Gherman/facebook
«Большая проблема в этой системе — люди»
Кроме законов, есть еще одна проблема — отсутствие эмпатии и эмоциональное выгорание у тех, кто работает в системе юстиции. С нами: адвокатами, судьями, прокурорами, полицейскими — никто не работает. А ведь нам приходится чуть ли не каждый день сталкиваться с тяжелыми преступлениями — убийствами, изнасилованиями. И в какой-то момент ты начинаешь черстветь, тебя это больше не трогает. Я думаю, это самый опасный момент, когда тебе уже не кажется важным то, что ты делаешь. Моя подруга-психолог провела несколько тренингов с адвокатами, полицейскими и судьями. Она была просто шокирована тем, как эти люди изголодались по разговорам, как им надо было рассказать о своих эмоциях. И речь не только о коррупции и проблемах в системе. Им хочется рассказать о том, что они тоже люди, тоже устали, им психологически тяжело работать с делами об убийствах и изнасилованиях. Это тоже травмирует.
Пока мой папа был судьей, я вообще его не видела. Он все время отписывал дела. Это достаточно сложная работа. Ты должен принимать решения, от которых зависит жизнь человека. Адвокатам тоже сложно: от твоего выступления зависит будущее человека. У тебя постоянно стрессы. Моя подруга приостановила адвокатскую лицензию и занялась бизнесом. Она говорит, что приходила домой и постоянно думала о делах, которые ведет, постоянно переживала. У других адвокатов, прокуроров, судей то же самое. И им некогда думать о психологической составляющей. Им надо кормить семью, оплачивать ипотеку. Об этом никогда не говорят. Всегда говорят — все адвокаты коррумпированные, они носят чемоданы денег. Все судьи и прокуроры — тоже такие. Большая проблема в этой системе — люди и то, что никто не работает с их эмоциональными проблемами и травмами.
