Как в советской Молдавии работала музыкальная цензура, а некоторые вопросы решались за обеденным столом? Почему под запретом оказалась знаменитая группа Noroc? Как музыканты тогда и сейчас балансируют между самовыражением и политической конъюнктурой? Об этом NM поговорил с режиссером, писателем и публицистом Михаем Поятэ, одним из участников дискуссии «Музыка — между протестом и конформизмом» в рамках проекта «АнтиНостальгия», и автором книг об ансамбле Noroc.
Михай Поятэ
«Я отважился сделать передачу из записей, которых не было в официальной фонотеке»
В начале 1970-х годов вы вели музыкальные программы на Radio Moldova. Как именно тогда выстраивалась редакционная политика? По какому принципу происходил отсев: что в эфир, а что нет?
Во-первых, тогда была официальная фонотека. У каждого музыкального произведения была карточка, и на обороте писалось, какого числа произведение было в эфире, чтобы не было повторов.
В начале 1973 года на радио появился второй канал вещания, который, в отличие от первого, шедшего по проводам, нужно было ловить. Тогда как раз появились транзисторные радиоприемники. Их можно было повесить на плечо за ремешок и носить с собой. Наверное, власти раздражало, когда по проспекту Ленина туда-сюда ходила молодежь, все с транзисторами и радио «Бухарест». Хотя «Свободную Европу» или «Голос Америки» на этих аппаратах нельзя было поймать.
И вот тогда мне поручили сделать передачу для молодежи, своеобразный музыкальный клуб. И я отважился сделать ее из записей, которых не было в официальной фонотеке. Они лежали в ящиках столов разных редакторов. У одного даже была пластинка группы Wings Пола Маккартни, например.
Но тут мне сказали, что передача должна называться Orizont. Мне очень не понравилось, потому что это самое избитое название, которое можно было придумать. Говорят, утвердили на самом высоком уровне, не можем менять. Спросил, могу ли я хотя бы слово добавить? За это, мол, голову не снимут. И я назвал передачу Orizont Club.
Смонтировали первый выпуск. Мои старшие коллеги послушали. Тогдашний главный редактор — Ванда Заднипру, жена писателя Петру Заднипру, сказала: «Умирать, так с музыкой». И дали передачу в эфир. В субботу, в 21.05, она шла 55 минут.
И какая была реакция?
Выжидали в понедельник, вторник, среду. Никаких вызовов на ковер. Спрашиваю тогда, что делать? «Сделай еще одну».
Но тут еще важно сделать оговорку: я решился полностью сам вести эту передачу. Сейчас этим никого не удивишь. Но тогда радио было «звуковой газетой». Ее читали в два голоса дикторы — мужской и женской голос. Живые голоса можно было услышать очень редко. Были, например, какие-то так называемые выступления начальников из ЦК и райкомов, передовиков производства. Им писали тексты. Они старательно их читали перед микрофоном. Живые интервью очень редко появлялись. Магнитофон для записи тогда был громоздкий, весил около 13 кг, записывал плохо и капризничал. Это не позволяло записывать свободные интервью. С другой стороны, этого никто и не ждал. Свободное интервью? Нет! Каждая фраза проверялась, каждая страничка подписывалась начальством. Кажется, на каждой странице было по пять подписей. Естественно, в таких условиях придумать что-то оригинальное было сложно.
Но я отважился и сказал, что сам буду читать текст своих передач. Тем более, что у меня был неплохой пример. На радио Europa Libera в Румынии работал Корнел Кириак. Он начал в Бухаресте, вел передачу Metronom.
И я решил тоже попробовать. Девочки из режиссуры сказали, что тембр голоса у меня приятный, хотя с дикцией и было неважно. Но потом я послушал себя раз, другой, третий, научился слышать себя, и со временем стало получаться. Я сделал три передачи и все: больше у меня такой музыки не было. Коллега по редакции сказал, что у него есть друг в Таллине и он может обеспечить музыкой. Надо только до него доехать. Так я и сделал.
Довольно длинное, но важное отступление: когда я вернулся из Таллина, я нашел на столе 14 писем. И они начинались не словами «дорогая редакция» или «уважаемая редакция», а «привет, Михай». Впервые передача приобрела человеческое лицо. И это стало заразительным примером. Скоро коллеги из других редакций увидели, что это возможно, и тоже начали вести свои передачи. Наши дикторы почти остались без работы: они читали только последние известия.
Молдавское радио стало более человечным. На нем зазвучали разные голоса. И это вопреки тогдашней цензуре. Они могли запретить какую-то фразу, человека или мелодию, но запретить говорить самому — нет. Так что я очень горжусь этим. Тогда это было интересно и необычно.
Я записывал текст передачи, отдавал два экземпляра начальникам, и сразу бегом в студию записывать. Я старался, чтобы текст был разговорным. И я записывал его, создавая иллюзию, что говорю вживую. Если бы я записывал на следующий день, то этот текст стал бы для меня чужим. Я бы спотыкался, когда читал, потому что был уже в другом настроении. И поверить, что общаюсь напрямую, было бы сложно. В итоге я делал эту передачу полтора года.
«Когда появилась передача, Петр Лучинский стал секретарем по идеологии ЦК»
Почему перестали вести передачу?
Потом с меня начали требовать, чтобы половина музыки была советской, а половина — зарубежной. И я был бы согласен это делать, но тут проблема. Это была передача рок и поп-музыки. Я ставил то, что раньше не звучало в эфире ни у нас, ни в Бухаресте, ни в Яссах. Поэтому передача стала очень востребованной. Но советская легкая музыка была неконкурентоспособной. И в сравнении с зарубежной звучала бы плохо.
Приведу такой пример. Как-то певца Александра Градского начали приглашать на официальные сборные концерты. Он пел только одну вещь Александры Пахмутовой, и пел очень здорово. Но когда давали концерты в записи по телевидению, его вырезали из программы. И он спросил знакомую на радио: «Почему на концерте можно, а на радио и ТВ вырезают?». И она говорит: «Саш, если я тебя дам, то я должна вырезать всех остальных».
Вот в таком положении был и я. Да, была группа «Веселые ребята». Но так называемый андерграунд в СССР имел особую окраску. Были группы неофициальные, полусамодеятельные, полупрофессиональные, при каких-то домах культуры. У них был репертуар, который не приветствовался бы на радио и не понравился бы властям. Последние пестовали молодежные ансамбли, и не дай бог, чтобы они отклонились от линии комсомола.
Я помню, что нашел каким-то чудом и дал в эфир три записи с Александром Градским. У него была группа «Скоморохи». Одна песня называлась «Про зверей» на слова Маршака. Это было стихотворение для детей. Зато исполнение и музыка — самый настоящий рок. Но привязывались к словам. У нас на радио песня прошла, а вот в Москве — нет.
Михай Поятэ
Кстати, а в целом, насколько в нашей республике цензура была слабее по сравнению с «центром» — Москвой, Петербургом?
Не скажу, что цензура была слабее. Но здесь начальники были поставлены в другие условия по сравнению с Москвой. Мы были на окраине. Здесь легче было слушать зарубежные голоса. И нужно было «отбить» у них публику. А чем можно было отбить? Так все и получилось.
Я бы назвал появление Orizont Club счастливым стечением обстоятельств. У главного редактора — Ванды Заднипру — было двое сыновей. Оба — первые два хипари Кишиневе. Носили длинные волосы, курили (по-моему, и травку), и постоянно находили записи зарубежной рок-музыки. Благодаря своим детям она знала, что такое зарубежная современная музыка. Поэтому, когда я появился в редакции, для нее все это не стало страшным явлением. Она отнеслась с пониманием, и взяла на себя ответственность. Потому что иначе передача не пошла бы.
Но вот через полтора года спохватились и потребовали, чтобы я давал в эфир половину советской, а половину зарубежной музыки. На что я сказал — нет, это невозможно. Я скомпрометирую советскую музыку, если включу ее в эту программу. Я вынужден был отказаться от этой передачи, уже при другом главном редакторе.
Не о слабости цензуры шла речь. Многое зависело еще от того, как работали идеологические органы. К тому времени, как появилась передача, Петр Лучинский стал секретарем по идеологии ЦК. Может быть, и это наложило свой отпечаток. Может быть это руководство хотело чем-то выделиться. И благодаря этому передача и появилась.
И еще о цензуре. Я мог ставить в эфир Led Zeppelin, Deep Purple, фрагменты из рок-оперы Jesus Christ Super Star, Slade. И десятки подобных групп. Но я не мог ставить De ce plang chitarele группы Noroc.
«Когда увидели, что они имеют бешеный успех, их запретили»
Они до сих пор были запрещены? Почему?
Да, к тому моменту это было табу. Передачу я начал вести в 1973 году, а группу Noroc запретили в 1970 году. И вот весь их оригинальный репертуар — Dor-Dorule, De ce plang chitarele, Marioara — был под большим категорическим запретом. Я даже не мог упомянуть группу Noroc в эфире.
Если на Западе андерграунд был направлен против официальной музыкальной эстетики, и постепенно становился частью мейнстрима, у нас происходило наоборот. Noroc — первая рок-группа в советском союзе, это признают даже, например, москвичи. Но когда увидели, что они имеют такой бешеный успех, на их концертах кидают стулья, а девушки просят автографы на голой груди, их запретили. Им разрешили вернуться на сцену только в 1973 году. Но с условием — отказаться от названия Noroc, и не исполнять песни, ставшие хитами. Вот и специфика нашей провинции.
При этом могу похвастаться, что в этой передаче был первый на нашем радио топ. Полгода на первом месте держалась песня Deep Purple «Fireball». Просто чтобы вы понимали, какая музыка была в эфире. А теперь послушайте Льва Лещенко, Кобзона, Кристалинскую… Потом появилась Алла Пугачева со своей песней «Арлекин», и с нее началось оживление эстрады. Иногда Муслим Магомаев позволял себе петь какие-то зарубежные вещи. А в целом мы были в глубокой провинции.
Вы несколько лет назад издали книгу о группе Noroc — Rockul, Norocul & Noi. Вы тогда даже в интервью говорили, что на это было довольно сложно решиться, в том числе потому, что вас якобы могли заподозрить в ностальгии по коммунизму. Как изменилось ваше собственное восприятие этой работы и книги, и какой отклик вы получили за эти годы?
Некоторые на меня косо смотрели, потому что я в ней опубликовал и воспоминания Лучинского. Но он рассказал мне очень интересные вещи о том, как принимались некоторые решения.
Например, рассказывает. Обедало вместе высшее руководство ЦК, за столом возникали разные разговоры. Вот Николае Сулак позволили вести свой ансамбль. И он решил, что в первом отделении он будет исполнять эстрадные вещи, а во втором — народную музыку. И эстрада у него не очень то получалась. И вот, как рассказывает Лучинский, руководители ЦК посоветовались. Как намекнуть Николаю Васильевичу, что с эстрадой у него неважно получается, и лучше ограничиться народной музыкой? А кто для Сулака авторитет? Вот так за обедом обдумали, потом поговорили с каким-то человекам, тот шепнул Николаю Васильевичу. И якобы этот вопрос решился.
И тоже самое с Noroc. В конце августа 1970 года в «Зеленом театре» был концерт румынской группы Mondial, которая гастролировала по СССР. Там кишиневская публика повела себя так же, как украинская или российская на концертах группы Noroc.
После концертов Noroc приходили письма — так называемые «телеги» — из Одесского, Черновицкого, Винникоцкого горкомов, из России. Мол, «ваш ансамбль такой-сякой, расхлябанный, вот как они кричат, как они портят вкус советской молодежи».
Но на эти депеши какое-то время смотрели сквозь пальцы, потому что Noroc кормил всю нашу филармонию — и симфонический оркестр, и хоровую капеллу «Дойна». А когда увидели, что творят молодые люди на концерте Mondial, где тоже сжигали бумаги, лезли на сцену целовать музыкантов, кричали frati romani. Местные власти это впечатлило. И после того, что они увидели, на что способны зрители, через 10 дней, 10 сентября 1979 года, группу Noroc запретили.
Как именно?
Им запрещали не только выступать на концертах, но и вообще работать вместе. Иона Суручану определили в оркестр Bucuria, кого-то в другой ансамбль. Михая Долгана пригласили, и он уехал в Тамбовскую филармонию. Но группа снова собиралась, и выступала как Noroc. Опять пошли письма в адрес ЦК, в Москву к министру культуры СССР. И им запретили выступать под этим названием, как и давать сольные концерты. Они могли участвовать только в сборных концертах, где было еще пять-семь групп.
В 1973 году они вернулись на сцену. Но их заставили выступать под названием Contemporanul, а вот вещи, которые сделали их знаменитыми, они смогли исполнить на сцене только уже во времена перестройки.
Что касается книги, Rockul, Norocul & Noi получила несколько премий, была очень хорошо встречена, о ней писали и в Румынии. Там даже появился впервые такой термин — музыкальная андеграунд культура Бессарабии. У наших критиков такого не встречалось.
«Не исключаю, что политические концерты — это способ заработать какие-то деньги»
Есть стереотип, что художники лучше творят под давлением. Якобы хорошая сторона цензуры — она заставляла авторов выкручиваться, и делать что-то настоящее. Что вы об этом думаете? Помогает ли это давление извне музыкантам, композиторам, режиссерам? Или это все же иллюзия?
Это глупости. Может быть, это касается поэтов, которые творят в одиночку. Но кино снимать в таких условиях, когда тебе нужны огромные деньги и огромная команда, невозможно. Музыку делать тем более.
Пример снова из творчества Noroc. Михай Долган сначала хотел создать джазовую группу. Он служил во внутренних войсках в Киеве, там было много музыкантов. Там ему поручили организовать музыкальный ансамбль. Они слушали джазовую передачу Уиллиса Коновера на радио «Голос Америки»: просто ночью собирались и слушали. Михай был заражен джазом: он напоминал ему лэутарскую музыку, там тоже было много импровизации. Но когда он вернулся, говорят «нет, Михай, джаз — это хорошо, а вот что нужно…».
Но тут появилась итальянская группа Марино Марини. Они выступали в Кишиневе, Риге, Ленинграде. И Михай и его ансамбль увидели что-то удивительное для себя. У каждого музыканта был свой микрофон. Даже у барабанщика, который был и бэк-вокалистом. И для них это стало открытием. Обычно советские ансамбли выступали с одним микрофоном: он был только у солиста. Если пел, например, квинтет — все становились полукругом вокруг микрофона.
А тут восемь-десять микрофонов на сцене. Хорошо, а где их купить? Таких микрофонов не было в Советском Союзе. А где купить такую гитару? Тоже не было.
Как они выкручивались?
Все деньги, которые они зарабатывали, они вкладывали в аппаратуру и инструменты. Филармония могла им купить инструменты только из социалистических стран. Первый настоящий Fender (гитару) Саша Казаку смог себе наконец купить только б/у. К нам приезжали югославские музыканты с хорошей аппаратурой. И когда у них кончалось турне по загранице, они могли позволить себе продать эту аппаратуру здесь, и купить что-то в подарок женам — шубы, золото, еще что-то. А новые инструменты они могли легко купить и дома.
Вот таким образом можно было создать ансамбль. Без современной звуковой техники это было бы невозможно. И Михай Долган понял это. Об этом было во второй моей книге — Mihai Dolgan. De ce au plans chitarele?.
Михая все время упрекали в том, что у него нет музыкального образования, и он не хочет вступить в партию. У него даже среднего музыкального образования не было. Он так и не доучился. Но я посчитал, сколько профессий нужно было освоить Михаю, чтобы он был подкован со всех точек зрения. Оказалось, около десяти профессий. И он должен был бы учиться лет 50. Но он понял — сейчас есть шанс. Тогда был очень толковый директор филармонии, и он дал ему возможность создать этот ансамбль. И Михай не стал откладывать «на потом», когда закончит образование, а понял, что это его судьба. Он за это взялся, собрал группу. И молодец, что сделал именно так, и использовал свой шанс.
Вы рассказываете, как фактически музыка и музыканты преодолевали политические ситуацию. В последние же несколько лет в Молдове многие артисты выступают на правительственных или предвыборных концертах. Потом их активно критикуют за это в интернете, СМИ. Что вы об этом думаете? Стоит ли сегодня разделять музыку и политику?
Каждый делает это на свой страх и риск. Да, я знаю, что и Михай Долгану приходилось играть на таких концертах. Но тогда это была единственная возможность появиться перед публикой. И у публики это была очень редкая возможность увидеть артистов. Ради таких встреч и местные власти старались. Хотя деньги были небольшие, не то что сейчас.
Но, как видите, сейчас уже политики не нуждаются в наших ансамблях. Они привозят европейских певцов, московских звезд. Там уже крутятся большие деньги, потому что и политика стала бизнесом. Первые годы политика в Молдове еще была политикой. Провинциальной, примитивной, но политикой. И артисты не участвовали в этих политических играх. Но сейчас я не часто слышу, чтобы участвовали. Усатый и Шор вот приглашают артистов.
До этого еще и Демпартия очень активно.
И Додон тоже. Он же целовался с нашими звездами, за что некоторые через пару недель получили звания и медали. Это их дело. Не исключаю, что это способ заработать какие-то деньги. Но искусство все же не терпит двойной игры.
Данное интервью состоялось в рамках мультимедийного проекта «АнтиНостальгия — взгляд в будущее», осуществляемого Radio Europa Liberă при поддержке Посольства США в Республике Молдова.
О том, какие изменения внесла рок-музыка в молдавское общество, о вовлечении политики в музыку и о том, как важно отличаться от других с точки зрения музыки и взглядов, вы узнаете, также посмотрев дискуссию на Radio Europa Liberă с участием писателя Михая Поятэ, солиста группы «Gândul Mâței» Нику Цэрнэ и автора рубрики «Словарь редких звуков» на Radio Europa Liberă Лучиана Штефэнеску.
Партнерский материал
