Что такого заявила избранный президент Майя Санду, что вызвало столь оперативную и острую реакцию в Кремле? И что это было — очередной виток напряженности в молдавско-российских отношениях или обычная для наших двусторонних отношений риторика? Стоит ли Кишиневу из-за этого переживать? Давайте разберемся, что заявила Майя Санду, и как обстоят дела на самом деле.
1. Оперативная группа российских войск в приднестровском регионе Республики Молдова находится на территории нашей страны без согласия молдавских властей. Ее нахождение не оговорено никаким двусторонним соглашением.
Что на самом деле: Это факты настолько непреложные, что Москва их никогда и не оспаривала.
2. Нахождение российских миротворцев в Зоне безопасности приднестровского конфликта оговорено Соглашением, которое для краткости обычно называют «о прекращении огня». Его подписали 21 июля 1992 года. Молдова настаивает на их выводе и замене гражданской/полицейской миссией под эгидой ОБСЕ.
Что на самом деле: Позиция Молдовы по вопросу миротворцев такой же непреложный и общеизвестный факт еще с 2004 года, когда об этой позиции впервые рассказали, как и о существовании Зоны безопасности и присутствии в ней миротворцев.
3. Семимиллиардный (долларовый) долг за газ, накопленный Приднестровьем, является несправедливым, и Молдова не будет его оплачивать.
Что на самом деле: Здесь все не столь очевидно в силу специфики взаимоотношений двух экономических агентов — поставщика и потребителя — и особенно структуры акционеров последнего. Тем не менее, несколько упрощая сложившуюся ситуацию, можно резюмировать так: группа российских граждан, передав 17% акций «Молдовагаз», которыми они владеют, в ответственное управление мажоритарному акционеру, то есть АО Газпрому, сняли с себя ответственность не только за участие в управлении компанией, но и за оплату текущего потребления газа. С 2004 года частично, а с 2006-го — полностью. Кто-то менее обремененный рамками юридически взвешенных формулировок, нежели я, назвал бы это воровством. Или как минимум мошенничеством.
Ничего принципиального нового или даже непоследовательного сказано не было. Отчего же такая реакция Москвы? Причин, как мне кажется, несколько.
Во-первых, осознание и признание Москвой неоспоримых фактов отнюдь не означает, что Кремль готов их выслушивать от других. Особенно от столь маленьких и второстепенных, как Молдова. Что позволено Юпитеру, не позволено быку.
Во-вторых, в Кремле искренне считают, что оказали беспрецедентный знак внимания (и признания) Майе Санду, среди первых поздравив ее с победой на выборах, задолго даже до оглашения официальных результатов президентских выборов. Как жест ответной любезности в Кремле ждали как минимум обтекаемых формулировок о намерении выстраивать обоюдовыгодные отношения в конструктивном ключе.
Публичное высказывание неудобных позиций по столь чувствительным для Москвы вопросам там интерпретировали однозначно — оказанную любезность в Кишиневе не оценили, а поздравление восприняли как признание Россией слабости и поражения на молдавском внутриполитическом поле.
Избранный президент Майя Санду, в свою очередь, недоумевает, как можно обижаться на высказывания о самоочевидных фактах. Во всей этой ситуации, как мне кажется, столкновения цивилизаций и недоразумения больше, чем чего бы то ни было. Кишиневу и Москве еще только предстоит это осознать и принять, а, приняв, оставить в прошлом как незначительное недоразумение и вернуться к последовательному решению проблем, накопившихся в двусторонней повестке. В том, что это произойдет, нет сомнений, а вот насколько скоро — очевидного ответа нет.
В-третьих, как мне кажется, в Москве уже достаточно давно сделали неверный эмпирический вывод, что всякая новая власть в Кишиневе начинает с реверансов и уступок Тирасполю. Этим, по той же логике Кремля, понятное дело, необходимо, не теряя времени, воспользоваться, так как через несколько месяцев в Кишиневе приходит понимание того, что что-то пошло не так. Либо, как минимум, новая власть не проявляет интереса к приднестровскому урегулированию, приоритетным этот вопрос не считает и никаких внятных позиций не высказывает.
То, что произошло в этот раз, стало для Кремля разрывом шаблона.
А в любой непонятной ситуации, особенно в отношении малых и слабых, в Кремле по привычке играют мускулами и пугают последствиями.
«Все пропало, мы все умрем»?
На мой взгляд, в этой ситуации нет причин драматизировать. В ней я вижу, как легко и неизбежно преодолимые недоразумения, так и явно положительные сигналы.
Существеннее всего здесь то, что, несмотря на предвыборные инсинуации главы СВР Сергея Нарышкина о том, что за политическими соперниками действующего президента Игоря Додона стоят американцы, в заявлениях Майи Санду ни Дмитрий Песков, ни Константин Косачев не нашли «американский след». Их реакция была направлена исключительно на избранного президента Молдовы. К ней они обращались подспудно (и, возможно, не желая того) признавая, что Молдова — это страна, у которой есть свои интересы и позиция — не американские, не ЕС-овские и не российские. А это признание стоит даже дороже, чем неожиданные поздравления с победой.
Это хорошая основа для того, чтобы после инаугурации и новогодних праздников, в новом году, не реагируя резко на то, на что реагировать не следует вовсе, начать взвешенно, ответственно и последовательно проговаривать с Москвой многие неприятные, но важные вопросы наших взаимоотношений. Для начала можно вернуться к разговору, с которым в августе прошлого года в Кишинев прилетал министр обороны Сергей Шойгу. Уверен, Шойгу тогда приехал с серьезными намерениями. Мне сложно представить, что целый министр обороны Российской Федерации затеял рабочий визит в Молдову лишь для того, чтобы привезти «под полой» советника в чине полковника для Вадима Красносельского.
Автор — Александр Фленкя, экс-вице-премьер по реинтеграции, представитель по политическим вопросам в приднестровском урегулировании.
Мнение автора может не совпадать с мнением редакции.
