Как кино меняет молдавскую провинцию? Максим Кырлан о фестивале Moldox, семечках и самоцензуре в Молдове. Интервью NM

Фестиваль Moldox уже пятый год показывает в Кагуле документальное кино со всего мира и рассказывает о нем вместе с авторами. В этом году впервые показы пройдут и в Кишиневе. В программе — от нового фильма молдавского режиссера Павла Кузуека о трудностях современных коммуникаций до историй о трансгендерной женщине-полковнике из Германии и о беженцах, спасающихся от талибов. В интервью NM директор фестиваля Максим Кырлан рассказал, как фестиваль ежегодно расширяет границы того, о чем готовы говорить в молдавских регионах, как ему дается борьба с самоцензурой и почему искусство — это тоже политика.

В Кагуле фестиваль пройдет с 9 по 13 сентября, в Кишиневе — с 17 по 19 сентября.

«Искусство — это и есть политический акт»

В описании фестиваля Moldox говорится, что это film festival for social change (англ. «кинофестиваль за социальные перемены»). Какой Moldox хочет видеть Молдову?

Равноправной: женщины и мужчины на одном уровне, люди с ограниченными возможностями и без тоже. Мы хотим, чтобы в Молдове было общество с равными шансами и правами для всех. Демократичное. Без коррупции. Мы хотим видеть Молдову, открытую всему миру.

Мы тут не открыли Америку через форточку: документальные фильмы могут рассказывать очень сильные истории. И говорить не только о проблемах, но и предлагать решения. Документалисты — своего рода альтруисты, позитивные люди. Они показывают, что можно изменить.

К тому же Молдова, на самом деле, — сама по себе интересный пункт назначения для многих. Людям интересно приехать в место, которое еще не все «раскрыли».

Бывший Советский Союз, к тому же.

Да, и это не Россия или Украина. О Молдове только начинают узнавать. Вот поэтому  мы делаем фестиваль. А почему именно в Кагуле… Потому что чем дальше, тем интереснее.

Как вы думаете, может ли искусство,  к которому отчасти можно отнести и документальное кино,  именно в Молдове стать политическим актором? Потому что те темы, о которых вы говорите:  равенство, ЛГБТ, роль женщины — скоро обязательно всплывут в президентской кампании. Это часть политического дискурса.

И это очень хорошо, что они всплывают. Если бы они не всплывали, было бы хуже. На все эти темы надо говорить.

Я думаю, что на самом деле искусство — это и есть политический акт. Это не должно быть высказывание в поддержку определенной партии, например. Мы этого не делаем, нас это не интересует. Но это политический акт, потому что все эти проблемы — что бы ты ни сделал — обязательно вернутся в политику, экономику и т.д. Так что мы не смотрим на это наивно.

Тут, думаю, с вами бы поспорили пророссийски настроенные наблюдатели: у вас есть секция дискуссий о ЕС в Молдове, в фильмах есть ЛГБТ-тематика.

Да, но это не только у нас. Эти темы есть везде. Если это кому-то не подходит — нет проблем. Видимо, он думает об этом иначе или смотрит на это с вышки своей партии, например. Кто как это поймет, это уже их проблема.

«Садятся, чуть ли не семечки вытаскивают и спрашивают»

Moldox родился в Кагуле. Чего вы ожидали, когда запускали этот проект, какой реакции от местной публики? И что впоследствии удивило?

Внезапным было все с самого начала. Мы хотели просто провести пару вечеров документального кино. Показать в Доме культуры пару фильмов. Бюджета не было даже на то, чтобы кого-то пригласить. Все было очень просто. Но коллеги начали предлагать идеи. А потом начали появляться и разные спонсоры, которые были заинтересованы в этом. Все было очень неожиданно. Мы планировали что-то очень маленькое, а проснулись однажды с большим фестивалем.

Из Кагула было много зрителей: приходили то ли с интересом к фильмам, то ли просто «в городе ивент и надо пойти посмотреть». Но еще к нам начали приезжать зарубежные гости, и они были в восторге. Я предполагал, что именно так и будет.

Документалисты — люди простые. У них могут быть «Оскары» и «Эмми», но им не нужен ни ковер, ни джакузи, ни пентхаусы. Они спокойно добирались по несколько часов на машинах из Бухареста или Кишинева. И мы получали от них очень позитивные отзывы.

А что происходило с точки зрения зрителей? Большинство — это жители Кагула или все-таки приезжала кишиневская публика?

Были годы, когда много людей приезжало из Кишинева. Всех очень интересовало: «А что там, в Кагуле?», «Я там никогда не был». А Кагул оказывается очень классным. Приезжали туда с друзьями, оставались на ночь. Очень жаль, что в этом году мы не можем организовать транспорт из Кишинева, потому что не хотим, чтобы вирус разъезжал по стране.
Еще у нас есть маленькая проблема с русским языком. В Кагуле очень много русскоговорящих. И говорят: «Блин, нет русских субтитров». А проблема техническая. Субтитры должны быть на английском, потому что фильмы в основном на других языках, а английский должен быть, потому что это international festival. Румынский должен быть. Куда еще прилепить русский? Получится текст на весь экран. Это очень практический вопрос. Но мы всегда стараемся включать в программу русскоязычные фильмы.

А как местная публика реагирует, возникает ли дискуссия? У вас, как правило, после каждого фильма проводится серия вопросов-ответов.

Наши гости привыкли ездить на «Берлинале» и другие важные фестивали. И там большинство аудитории, которой  уже не интересно, или они сами себе ответили на все вопросы. А здесь все заинтересованы. Садятся, чуть ли не семечки вытаскивают и спрашивают. А там что, а как? Чуть ли не плачут. Держат микрофоны дрожащими руками. Но именно это интересно. Люди могут там высказаться, спросить.

Документальные фильмы очень сильные. Бывают очень сложные персонажи, иногда к моменту показа они уже умерли. Мы всегда должны останавливать вопросно-ответную часть, потому что больше получаса у нас нет, а все может тянуться бесконечно.

Не помните, что вызвало самую яркую реакцию?

Только что как раз подумал о своей маме. Они с папой были в зале. Ей очень  понравился фильм «Сибирская любовь». Во время обсуждений мама заплакала. Для меня это было самое сильное впечатление.

Фильмы всегда вызывают какие-то эмоции. И люди хотят высказаться. Они выходят к микрофону, чтобы что-то сказать. Это тоже демократический процесс.

Кажется, вы еще устраивали показы в сельской местности. Например, в Сорокском районе. Отличается ли публика небольшого города от сельской?

Очень отличается.

В селе все очень политизировано. Все начинается с того, кто мэр, есть ли он на месте, прошло ли это через него, как он или она на это посмотрел. И после уже вопрос:  кто он, в какой партии. Тогда становится ясно, кто придет, а кто нет.

В Сорокском районе напротив помещения, где проходили показы, был бар. Мы всех приглашали на фильм. Кто-то заходил. А какие-то молодые люди с пивом, но не пьяные, кричали им: «Не заходите к ним, это румыны! Они политику там делают!». И это просто потому, что мы обращались красиво, без «мэй».

Хотя политики у нас нет, к нам никто ни из какой партии не придет. Разве что политика может быть в фильме, но этого избежать невозможно, это документальный фильм.

«От местных властей мы получили бюджет больше, чем от нашего Национального центра кино»

Иногда вы  все-таки сотрудничаете с местными властями — и в Кагуле, и в селах. Насколько эффективным и приятным оказывается это сотрудничество?

В Кагуле очень приятно, потому что никакой бюрократии. Они очень быстро все решают. Видимо, у нашего мэра такой подход. Его номер телефона есть практически у всего города. Он не обязательно ответит, но сообщение ему можно написать. Есть моменты, связанные с тем, что город провинциальный. Бывает, электричества нет у какого-то столба, и пока найдем электрика… Но этого пока не избежать, к сожалению. В целом все очень позитивно.

Самое главное, что они нам ничего не запрещают и не навязывают. Мы показываем фильмы про ЛГБТ в Кагуле! В первый год мы боялись, а на второй мы показали короткометражный фильм про тетушек-лесбиянок из Швеции, которым по 80 лет, о том, как одна из них попала в больницу. Мы знали, что должны затронуть такую тему. И что люди заплачут. А не будут говорить «опять эти с голыми жопами». Мы все очень человечно начали. И негативной реакции не было.

Как-то мы показывали фильм про фетишистов из Америки, которые в отношениях с куклами. Это странно во всем мире, не только в Америке. И серия вопросов и ответов была долгой. Все расспрашивали, хихикали. Но было интересно. Автор говорила, что не вся Америка это делает. Ей самой это было странно. Но есть такая позиция, такой стиль жизни, давайте их услышим.

Наши власти нам ничего не сказали на это. Хотя знают, что мы показываем. При этом мэр, насколько я знаю, вообще верующий человек. Но нам ничего не говорят. А если начнут — мы соберем оттуда манатки.

То есть вы не держитесь за этот город?

Нет. Мы бы не хотели, чтобы нам кто-то что-то запрещал. Мы и так понимаем, что там с аудиторией надо аккуратно. В прошлом году в первый раз был перфоманс театра Spălătorie. Двое родителей читали письмо своему сыну-гею, а ответ читал Артем Завадовский. Никаких каблуков, помады и флагов не было. В зале были и кагульчане, и зрители из Кишинева. После этого зажглись дискуссии. Кто-то поднялся: «Это неправильно!». На что повернулась молодежь: «Натурал или не натурал — это что вообще значит?». Дискуссия продолжалась не меньше часа. В этом году у нас есть один фильм ЛГБТ в Азербайджане. Его могли бы и по телевизору показывать.

Если коротко, с мэрией у нас вроде бы все нормально.

Э

Это интересно, потому что в Молдове культура никогда не в приоритете. Это относится и к бюджетам, и к политике, и к законопроектам об улучшении жизни культуры.

Да, мы получили от местных властей больше бюджета, чем от нашего Национального центра кино. А в Кагуле при этом нет специальных денег на фестиваль. А вот они раскошелились больше, чем наш центр.

Очень странная политика у центра получается.

Странная. Нам, на самом деле всегда нужны довольно большие суммы. Чего стоит привезти сюда и разместить 30 человек. Плюс лицензии и плата за фильмы. В среднем выходит по €250-300 за фильм, плюс субтитры. Все вместе — до €500 за фильм. А мы показывали по 20 фильмов за фестиваль. Это непросто. Мало кто понимает это. Зарплаты у всех организаторов очень маленькие. Мы стараемся больше вложить в фестиваль.

У нас такая команда: все хотят каких-то перемен. Это не просто альтруизм, а вот реально хочется изменений.

«ЛГБТ сложнее включить в программу, чем фильм о Талибане»

На чем вы основывались, составляя программу этого года? Насколько на нее, например, повлияла пандемия?

Она повлияла в основном на количество фильмов. Обычно каждый год показываем по 20-25 фильмов. В этом году только десять, потому что можем проводить показы только вечером. В закрытых помещениях никого закрыть не хочется. Поэтому показы только в 8 и 10 вечера.

Как тематики этого почти нет, мы не хотели спешить. Хотя и постарались включить этот компонент. В Кишиневе покажем проект  «Неважные» (рум. «Neesențialii»). Каждый день будем показывать один из этих коротких фильмов — о детях, музыкантах — и проводить панельные дискуссии. Надеемся, что кто-то из важных гостей придет и ответит, почему все так. Мы бы хотели, чтобы был маленький… не сказать, что скандальчик, но чтобы пришли люди, которые могут объяснить происходящее, и на что-то повлиять.

Я заметила, что у вас в программе очень много фильмов, авторы которых — женщины. Это сознательное решение — соблюдать некий гендерный баланс?

И сознательно, и нет. Мы идем по фильмам: хороший фильм или нет. Да, у нас очень часто персонажи фильмов — сильные женщины. А получается, что о женщинах снимают женщины. По такой матрице и получается, что у нас много женщин-авторов.

На воркшопах — Moldox Lab — мы иногда, если заметим, что слишком много мужского пола, мы сознательно разделяем: давайте примерно 50 на 50.

Но в Молдове есть другой парадокс, особенно на воркшопах для начинающих. В один год там 90% были девушки. Они сами прислали заявки, мы специально не искали.

Кстати об этом. В Кагуле у вас будет дискуссия о женщинах в политике: насколько они вовлечены, какие трудности и возможности у них есть. А насколько они (мы) вовлечены в молдавское кино, и есть ли с этим проблемы?

В документальном кино женщины есть. Девушки из Молдовы работают и здесь, и за границей — в Румынии или Германии, например.

Есть у них какие-то специфические проблемы в Молдове? В мировой индустрии сейчас много разговоров о разнице в зарплате с мужчинами, например.

Мы говорили об этом. Это спорный вопрос. Кто-то говорит, что сейчас быть женщиной-автором — плюс, и все заинтересованы в этом: «надо ей что-то дать, потому что она женщина». Для галочки. Одной девушке, наоборот, мастер в университете говорил: «Ты — девушка, тебе этой темой не надо заниматься». И так тоже часто бывает.

Не думаю, есть ли в Молдове такая проблема, потому что у нас и конкуренция не настолько большая. В этой сфере работает не много людей. В основном все-так чаще речь о том, кто что снял — хорошее или не хорошее. Проблемы [у женщин] есть скорее в бытовой, повседневной жизни.

Или, например, если к какому-нибудь мэру подойдет «девчонка» интервью брать со всей серьезностью, то он может как-то так сказать: «Ой, оставьте, пожалуйста».

Вы пять лет проводите фестиваль. Как, по вашим ощущениям, становится ли молдавское общество терпимей? Как изменяется восприятие ЛГБТ, женщин и т.д.? В этом году в программе даже есть фильм о трансгендерной женщине.

Да, она полковник в немецкой армии. Я думаю, что становится. Мы много спорили об этом в самом начале. Мы сами себя немножко останавливаем. Например, по поводу ЛГБТ. Это на самом деле самая трудная тематика. Вот пусть фильм о том, как в Африке умирают все подряд, пусть про Талибан. Все будут смотреть. Это не трудно вставить в программу. А как речь про ЛГБТ — «ммм, может не надо?». Это сложнее включить в программу, чем фильм про Талибан.

Понтус [Йортен, шведский режиссер и актер, один из членов команды Moldox], мне как-то так и сказал: «Может, ты сам себя цензурируешь? Может быть ,ты слишком сильно боишься? Давай попробуем. Может быть на самом деле люди не так посмотрят на это?». И мы тогда дали первый фильм об этом. И были в шоке. Мы сидели в зале со зрителями. Никто не хихикал, в конце были аплодисменты.

И всегда есть народ. Нет такого, что раз фильм про ЛГБТ, то никого не будет или все встанут и уйдут. В прошлом году показывали полнометражный фильм на эту тему: о парне, которого изнасиловали под Тель-Авивом, и он рассказывал свою историю. Все смотрели с открытыми ртами. Где-то 50 человек было, в том числе кагульчане.

Очень часто мы сами себя цензурируем. Не мы как команда, а в целом общество. Например, с [фестиваль квир-кино] Queer Voices мы тоже не знали чего ждать. Но народ есть и на показах, и на вечеринке. Залы полные не всегда, но на вечеринке всегда много людей. И не только из ЛГБТ-сообщества. Всегда появляются новые лица.

К нам приезжали со своим фильмом две девчонки из Киева. Они в конце сказали: «Ты знаешь, у нас в Киеве мы бы такое не могли сделать. Про квир, открыто».

Хотя казалось бы.

Да. Говорит: «У нас бы вся патриархия пришла или нацисты, но что-то точно было бы». А у нас тихо.

Когда в Молдове что-то делает GenderDoc, то все собираются, потому что уже знают о них. Я думаю, что церковь еще не поняла слово «квир». Глаза еще не дошли до нас. Так что думаю, что само общество, если нет лидера, не настолько агрессивно, как кажется.

У нас был только один случай, когда была вечеринка после показов. С одной стороны были мужики, которые пили пиво с рыбой, а с другой стороны мы тусили. И там был Артем, одетый чуть ли не в Аллу Пугачеву. Только на улице кто-то из этих парней решил к кому-то придраться, а тот ответил, и завязался целый диалог. А, в общем, ничего и не случилось. Хотя мы все были очень открытыми, очень.

Если не появляются лидеры, чтобы организовать всех выразить «голос народа», у нас не настолько все плохо. Я это вижу так, но в основном я сейчас здесь не живу. И мне еще никто не давал по морде.

Конечно, у каждого свой опыт. Но я никогда не думал, что мы сможем в Кагуле организовать, чтобы Spălătorie  в Кагуле читали про ЛГБТ. Я этого никогда не ожидал.

Для нас очень важно делать что-то новое, и всегда прощупывать границы. Мы не привозим супер экспериментальное кино. Нам не само медиа интересно. Нас больше интересует тематика. Вот почему мы сами выбираем фильмы, и у нас нет открытого колла.

«Для того, чтобы выжить, они идут в другие профессии»

Каждый год появляются фильмы, снятые кем-то из Молдовы, но их минимум. А что, по-вашему, происходит с нашим документальным кино и насколько оно вообще погружается в суть местных проблем?

На это мы смотрим оптимистично. Лет пять назад в Молдове думаю, не было ни одного документального фильма вообще, который пошел бы на фестивали класса A. В последнее время не было вообще ничего. В прошлом году  вышел фильм Драгоша Тури Grădina Sovietică. У него уже более международный формат. Его вполне можно показывать по телевидению в Англии. И тема интересная.

В этом году у нас Павел Кузуек со своим фильмом Așteptați răspunsul operatorului. Авторитетный сайт о кино Cineuropa и Variety охарактеризовали его как очень экспериментальное, смелое документальное кино. На самом деле, там очень хороший юмор, и это чуть ли не авторский фильм.

В Moldox Lab для продвинутого уровня за эти годы участвовали почти 50 человек со своими проектами. В следующие пару лет выйдут 5-6 фильмов этих выпускников. Хорошие темы были у всех, но не все продолжали над ними работать, потому что на самом деле это тяжело. Туря, кстати, тоже у нас был в первый год. Мы не говорим, что он снял свой фильм благодаря нам, но мы тоже — маленькая часть пазла. На нашем воркшопе он познакомился с очень важными людьми.

Для нас фестиваль — это платформа. Например, друг нашего фестиваля — Симон Бауман. Она немка, училась в Санкт-Петербурге. Она была продюсером Александра Расторгуева, режиссера, которого убили в Африке. Потом стала директором German Films, а это самая важная организация, занимающаяся дистрибуцией немецких фильмов.

Но, конечно, это не «кумэтру, давай сделаем». Тут все по-честному: хороший фильм или нет.

Никого не обманешь.

Да, но мы даем им шанс — встречайтесь, общайтесь. И привозим тех, кто может принимать решения. Им тоже это интересно. Они этим живут. Если они вычислят какой-то талант, для них это важно: так они делают свою работу.

А нет проблемы с набором участников? Насколько знаю по многим другим проектам, бывает, что бесплатное обучение, интересная тема, а заявок нет.

С воркшопом для продвинутого уровня никого не обманешь. В Молдове если и делают 10-12 более-менее сильных проектов в год, то это хорошо. Я не говорю про телевидение, только про независимое производство. Например, в этом году поступили восемь заявок. Смогли только шестерых взять, потому что остальные слабее. А с начинающими у нас новый рекорд. Раньше никогда не было 40 заявок. В итоге взяли на воркшоп девять человек.

Это хорошо идет. Мы не меняем учителей. И эта последовательность помогает. Это не просто разовый проект. Мы хотим, чтобы была традиция. Это и нам приятнее, и участникам полезно.

Как раз и интересно, кстати: насколько эффективны такие курсы по сравнению с академическим образованием? Потому что Академия музыки, театра и искусств (AMTAP) каждый год выпускает много режиссеров, но где они все — непонятно.

Они как-то крутятся. Новые имена появляются у нас в проектах, но они практически все закончили AMTAP, или аналогичный университет в Бухаресте.

Но я не думаю, что среди выпускников много людей с инициативой. И, опять же, для того, чтобы выжить, они идут в другие профессии: работают световиками, снимают свадьбы или рекламу. Делают то, что приносит деньги. Пока художественное и документальное кино в Молдове не приносит денег. Я знаю о проекте, который наверняка будет следующим большим хитом в Молдове.  По сравнению с другими молдавскими проектами, у команды больше всего грантов. Но и они не могут на это нормально жить и делать кино. При этом они ушли со всех других работ, включая команду нашего фестиваля. И так тяжело прожить. Они живут в Яловенах, снимают дом на земле с дешевой арендой. Вот так делают фильм.

Это уже отчасти самопожертвование.

Да, а на это не все готовы. Нужно взять откуда-то минимум на жизнь. А я думаю, что у нас даже до этого минимума не доходит часто.

Каким вы видите будущее фестиваля, в какую сторону он будет развиваться?

Мы хотели бы, чтобы приезжали люди со всей страны. Мы уже обсуждали с мэром Кагула, он согласен, чтобы люди останавливались прямо в центральном парке с палатками. Театр напротив. Хотелось бы, чтобы парк был заполнен палатками, потому что люди приехали смотреть фильмы. Хочется большей мобильности.

Можно во время фестиваля устраивать каждый вечер какую-то тусовку. Мы бы хотели, чтобы весь город на дни фестиваля превращался в платформу для сильного комьюнити. Мы прощупываем туризм: поездки по селам, в местные музеи, к каким-то инициативам. На самом деле нам хочется, чтобы залы были полными. Чтобы были маленькие комьюнити, заинтересованные в чем-то своем, но чтобы нас связывало кино.

А вот какие фильмы привозить… У нас есть стратегия, хотим понемногу повышать градус. На самом деле все это человеческие истории. Но это и разговор о диктатуре, бедности, расизме. Хочется, чтобы мы просто думали вместе.

Подробную программу смотрите на сайте фестиваля.