Он думал, что поработает в прокуратуре Дубоссар два месяца, а задержался на 11 лет. Последние четыре года он спасает из рабства жертв торговли людьми. В продолжение спецпроекта «JusticeInside. Люди внутри системы» NM публикует историю прокурора Серджиу Руссу, который рассказал, почему жертвы трафикантов смотрят на прокуроров, «как на инопланетян», почему дела о торговле людьми должны рассматривать специализированные судьи, и почему он не против внешней аттестации прокуроров.
«Бытовых условий, к которым мы привыкли, не было даже в прокуратуре»
Прокурором я стал по воле случая. Мечтал стать судьей, но в то время им мог стать только человек старше 30 лет. Кроме того, для этого нужен был пятилетний опыт работы в правоохранительных органах или адвокатом. Я начал работать в Экономический Апелляционной палате, но через полгода решил поработать прокурором. Хотя моим профилем было гражданское право, а не уголовное, я считал, что там будет интереснее. Я с семьей жил в Кишиневе, но меня назначили прокурором в Дубоссары. Подумал, что проработаю там месяц-два.
Дубоссары — район на берегу Днестра. Он поделен на две части: половину контролируют конституционные власти [Молдовы], а вторую — неконституционные власти Приднестровья. Прокуратура находится в селе Устье. Найти там жилье достаточно сложно. Бытовых условий, к которым мы привыкли (канализация, горячая и холодная вода), в селе не было даже в прокуратуре.
Но работа показалась мне интересной, и я решил остаться там до нового года. Потом подумал, что надо проработать хоть год или два, а через два с половиной года я стал заместителем начальника Дубоссарской прокуратуры. Когда меня назначали, спросили: «Вы проработаете в этой должности пять лет?». И я пообещал. В общем, в Дубоссарах я проработал 11 лет. В 2015 году возглавил прокуратуру Дубоссар, а в 2017 принял участие в конкурсе на пост главы Отдела борьбы с торговлей людьми в Генпрокуратуре. У меня были небольшие надежды, что я пройду конкурс, но так получилось, что прошел.
«Они смотрели на нас, как на инопланетян»
Татьяна Султанова/NewsMaker.md
Когда подавал документы, меня привлекла специфика этих случаев. Хотя они достаточно сложные, в каждом деле речь идет о человеческих судьбах. Чаще всего жертвами таких преступлений становятся женщины и дети. Такие дела требуют большой эмоциональной отдачи. Но, когда ты понимаешь, что ты — тот человек, который может помочь жертве, это помогает справиться. Например, в этом году у нас была спецоперация во Франции. Граждане Молдовы там подвергались трудовой эксплуатации. Когда они (пострадавшие) увидели нас первый раз, смотрели на нас, как на инопланетян, которые спустились с неба.
Мы всегда сталкиваемся с такой реакцией пострадавших: они не понимают, чего ты от них хочешь. Очень часто они даже не понимают, что являются жертвами. Причины могут быть и в жизненных обстоятельствах, и в том, что трафикант убедил их, что все нормально. Это было в феврале, а в июне мне написала одна из жертв, что ее семья получила вид на жительство во Франции. Она написала: «Спасибо, что вы пришли. Мы сначала не поняли, что случилось. Вы объяснили, как нас обманывали».
Вот эта уверенность в том, что ты можешь помочь людям, попавшим в такую ситуацию, не дает опускать руки и помогает справляться с тяжелыми эмоциями.
«Когда умирает ребенок, все остальные заслуги обесцениваются»
Было много дел, которые меня задели. Но, наверное, больше всего — дело девочки, которая умерла по халатности врачей. Она родилась в один год с моим старшим сыном, была старше его на 15 дней. У нее было какое-то простудное заболевание, но врачи скорой помощи дважды отказались ее госпитализировать. На третий раз ее все же забрали в больницу, но там ей вкололи неправильный препарат.
По делу проходили около семи врачей и медсестер, которые работали на машине скорой помощи и принимали ребенка в больнице. Они все перекладывали вину друг на друга. В конце концов, три судебно-медицинские экспертизы подтвердили, что все врачи и медсестры допустили ошибки.
Расследование длилось пять лет. Все это время раз в месяц, а, может, и чаще, отец этой девочки звонил и спрашивал, как продвигается расследование. Каждые три месяца он приходил и приносил мне ее фотографию. Она была единственным ребенком в семье. На такую ситуацию ты смотришь уже не только как прокурор, но и как родитель.
Я не говорю, что мое мнение было субъективным, это же подтвердили и другие врачи. Да, у врачей очень важный и рискованный труд, но, когда умирает ребенок, все остальные заслуги обесцениваются.
В итоге суд признал их виновными, но реальных сроков они не получили, потому что у преступления истек срок давности. Думаю, отцу было важно именно то, что суд признал их виновными. По-моему, он даже не просил моральной компенсации. Он просто хотел добиться объективного расследования.
«У нее было до 60 клиентов в день»
Недавно, в 2019-2020 годах, был еще один случай. На этот раз в Греции. Жертву принуждали оказывать сексуальные услуги. По ее словам, у нее было до 60 клиентов в день, и в таком режиме она работала 8-9 месяцев. Она уже подумывала о самоубийстве. Организатор преступления смотрел на нее, как на неодушевленный объект. Никого не заботило ее состояние. Когда ты предотвращаешь такие криминальные схемы и преступления, понимаешь, что твоя работа важна и необходима обществу.
И, знаете, с 2017 по 2021 год я не почувствовал кардинальных изменений в работе. Специфика нашей работы — торговля людьми. Это не дела о коррупции, об отмывании денег или о банковских аферах. Мы далеки от политики и каких-то изменений, связанных с ней. Но смещение акцентов все же было. Если сначала акцент делали на расследовании преступлений, независимо от их масштаба, то сейчас больше внимания уделяют преступлениям, более опасным для общества.
Может, по другим направлениям что-то изменилось, но у нас все так же: я сижу в том же кабинете и руковожу теми же людьми. Кроме того, за нами [отделом по борьбе с торговлей людьми] следит не общество, а международные структуры. Торговля людьми — это латентное преступление, которое не беспокоит общество, пока ситуация не взорвется. Сначала никто ничего не замечает, а потом в Одессе на фабрике находят более 100 человек, которых держали практически в тюремных условиях. Они жили в бараках, а за работу им ничего не платили.
Зарубежный мониторинг нам очень помогает. Нам указывают на проблемы, которые необходимо решать, и мы это учитываем. Мы получали отчеты группы экспертов Совета Европы по борьбе с торговлей с людьми (ГРЕТА) и Госдепа США о борьбе с торговлей людьми, как в 2017 году, так и в 2021. И тогда, и сейчас нам везло с тем, что руководители понимают сложность проблемы и обеспечивают нас всем необходимым. Я всегда говорил — мы не работаем, чтобы подняться или опуститься в рейтингах, представленных в этих отчетах, мы работаем для того, чтобы лучше защищать жертв. Ведь зачастую именно наши граждане находятся на первой линии и страдают (их подвергают эксплуатации). Тут у нас должен быть четкий ответ для трафикантов: не важно, из Молдовы они или нет.
«Коллегам иногда приходилось проводить для судей ликбез»
Татьяна Султанова/NewsMaker.md
Не хочу обвинять в чем-то судей, но специфика некоторых преступлений требует, чтобы их рассматривали специализированные судьи. Честно говоря, коллегам, которые ведут дела о торговле людьми, иногда приходится проводить для судей ликбез. И только после этого они представляют материалы дела.
Есть моменты, которые необходимо объяснять: например, если жертва говорит, что все в порядке, но при этом она живет в конюшне и работает за еду, меняет показания или не приходит [на заседания суда], это не значит, что против нее не совершили преступления.
У нас сейчас пробуют назначать судей, специализированных на делах о торговле людьми. Это была, в том числе, моя инициатива. Но результат таких изменений будет виден лет через пять. Судья не может за одну ночь стать специализированным. Например, во многих странах, чтобы стать специализированным на каком-то типе преступлений, полицейские и прокуроры должны пройти специальный курс и тест, который покажет, усвоил ли он информацию. А у нас что сделали? Председатели инстанций посмотрели, какие судьи есть, кто больше подходит на эту должность, и назначили. Насколько я знаю, в таких же условиях назначили судей, которые рассматривают дела о коррупции и краже миллиарда. Назначить судью рассматривать какие-то дела, не значит, что он сразу же станет специалистом в них.
Эти преступления — более сложные, и, чтобы в них разбираться, надо разбираться и в уголовном праве, и в психологии, и в финансовых преступлениях. Часто эти преступления связаны с параллельными финансовыми расследованиями. Чтобы люди захотели этим заниматься, их надо мотивировать. Да, сначала ты приходишь на энтузиазме, а потом видишь, что рассмотрел только три дела, а твой коллега — около 30 дел по кражам. При том что твои дела более сложные, и, чтобы их рассмотреть ты должен предпринять не только профессиональные усилия, но и эмоциональные.
«Я жил в конюшне, пять лет работал за еду, но считаю, что все нормально»
Татьяна Султанова/NewsMaker.md
После смены власти в 2019 году стало сложно держать человека под арестом больше шести месяцев. Да, есть случаи, когда человека можно и нужно оставить на свободе. Те же случаи коррупции — можно же арестовать все имущество, а он пусть остается на свободе, если нет рисков, что он помешает следствию или повлияет на свидетелей. В других случаях, когда речь идет о преступлениях против личности — убийствах, изнасилованиях, торговле людьми — арест надо применять более смело.
В конце концов в преступлении есть обвиняемый и пострадавший, который ждет, что его права должны защитить. И это не потому, что пострадавший хочет быть частью этого процесса, а потому, что кто-то покусился на его безопасность. В этих случаях — арест не столько безопасность, сколько мера обеспечения безопасности пострадавших. Вот мы расследуем деятельность преступной группировки. Один из ее членов подделал более 10 тыс. документов и получил миллионы леев прибыли, а его месяц продержали под арестом, потом перевели под домашний арест. Это — тоже крайность. Вот во Франции другие члены этой группировки до сих пор под арестом. У нас — из 14 фигурантов дела только двое под арестом.
Мы очень часто сталкивались с проблемой, когда одни и те же судьи рассматривают ходатайства об аресте по разным уголовным делам. И получается, у него пять ходатайств об аресте: уклонение от уплаты налогов, контрабанда, наркоторговля, злоупотребление положением и торговля людьми. Ну, скажем, первых четырех арестовывают, а когда дело доходит до трафиканта, судья видит, что у пострадавшего претензий нет.
Часто жертва не осознает, что она пострадала. Должен прийти психолог и объяснить: что нельзя жить в конюшне и работать за еду. У тебя должна быть зарплата, которой хватит на то, чтобы купить еду, одежду, снимать жилье, и еще чтобы откладывать.
А получается, что судья видел дела, где у кого-то есть претензии, кто-то пострадал, кому-то причинили убытки, после этого видит дело, где человек говорит: «Да все в порядке, я жил в конюшне, пять лет работал за еду, но считаю, что все нормально». Потом обвиняемый, говорит: «Я не трафикант, я просто человек с большим сердцем, который приютил обездоленного». Не будучи специалистом в этой сфере, можно сказать, что прокурор злоупотребляет, требуя арест. Можно не заметить заключение психолога, который написал, что человек перенес [психические] травмы и им очень легко манипулировать. Если трафикант выйдет на свободу, то пострадавший полностью изменит свои показания. Судья не успевает прочитать все эти материалы и освобождает обвиняемого из-под ареста.
«Я готов пройти аттестацию»
О нас, прокурорах, много говорят в обществе. Часть этих суждений правдивы, другие —спекуляция. Да, были случаи, когда коллеги нарушали закон, и это оставляло пятно на всей системе.
В истории прокуратуры было достаточно много таких пятен. Если общество решит, что систему можно реабилитировать только через внешнюю аттестацию, тогда честные и профессиональные люди не должны бояться этой проверки. Политики могут заниматься политическими играми, но [проведение аттестации] во многом зависит от общества и необходимости повысить его доверие к нам.
Я, например, готов пройти аттестацию, даже если в результате решат, что я недостаточно хорош для этой должности. Но пусть эту аттестацию проведут объективно. Главное, чтобы эту аттестацию не использовали, как инструмент мести тем людям, которые вели резонансные уголовные дела или неудобны каким-то партиям или интересам. Чтобы по итогам аттестации получить качество, должна быть качественная система перезапуска. И тогда, может быть, общество будет больше доверять системе.
Хотя прокуроры — не единственные в системе правосудия, к кому есть вопросы. Есть еще полицейские, судьи, адвокаты, судебные исполнители. Если мы должны быть эталоном, и с нас должны начать, то пусть начнут. Но после перезапуска прокуратуры и судебной системы нужен перезапуск других систем.
Вообще, я думаю, система прокуратуры может очиститься и сама. Предубеждение некоторых коллег, которые делали не совсем правильные вещи и думали, что им за это ничего не будет, уже рассеиваются. Мы знаем, рано или поздно приходит новое руководство и может статься так, что тот, кто вел расследования, становится подследственным. Мягко говоря, это причиняет дискомфорт.
История показывает, что надо вести себя правильно, независимо от того, кто находится у власти. В противном случае рано или поздно тебя привлекут к ответу. Это может сделать и твой нынешний руководитель. Бывали ситуации, когда некоторые прокуроры за время мандата одного и того же генпрокурора успевали подняться и упасть, потому что не выполняли свои обязанности. Это заставляет меня верить, что система может очиститься сама, но этот путь сложнее, чем [внешняя] аттестация.
